Ларс Лоренс - Утро, полдень и вечер

Сенатор Махони ответил, что сожалеет, но поправка в ранее достигнутом соглашении была бы, как они сами понимают, несправедливостью по отношению к тем, кто, идя на жертвы, продолжал вносить назначенную плату.

Потерпев неудачу в прямых переговорах, Общество добилось представления законодательной палате штата законопроекта об оказании помощи должникам, ставшим неплатежеспособными вследствие вынужденной безработицы. Но законопроект этот из-за вмешательства сенатора Махони (как утверждали злые языки) был погребен в сенатской комиссии.

За вежливыми напоминаниями Йоста последовали более резкие, а потом дело дошло до угроз выселением. Теперь даже очень спокойные, вроде Артуро Фернандеса, люди просыпались среди ночи и в ужасе кричали, что каждый глиняный брикет в их хижинах сделан их собственными руками и что они скорее умрут, чем отдадут свои жилища.

На долю Артуро выпала «честь» быть первым жителем Сьенегиты, который, придя домой, увидел, что его семья выброшена на улицу.

В силу многих причин, в том числе из-за своей вялости, вызванной систематическим недоеданием, Артуро во время забастовки ни разу не разозлился по-настоящему. Его скорее можно было назвать покорным и сговорчивым попутчиком, нежели зачинщиком. Но сейчас, когда он сосредоточенно рассматривал блестящий замок, висевший на двери его дома, ему вдруг показалось, будто металл пронзил его мозг своими опаляющими лучами. Охваченный неудержимой яростью, он схватил камень и стал бить им по замку.

Соседи в ужасе отпрянули. Потребовались находчивость и авторитет Рамона Арсе, ближайшего соседа Артуро, чтобы образумить его.

Авторитет Рамона объяснялся не столько его положением, сколько популярностью среди жителей Ла Сьенегиты. Рамон был настоящим мужчиной. Не такой сильный и высокий, как негр Моби Дуглас, он не уступал ему в храбрости. Небольшого роста, коренастый, с черными вьющимися волосами, кроткими глазами и резко очерченным ртом, он был почти красив. И очень подвижен. Быстр, как молния, с быстрым умом, всегда готовый сразить метким словом противника, развеселить собрание или подбодрить попавшего в беду товарища. Перед озорным, добродушным и порывистым Рамоном не устояла бы ни одна женщина. Однако никто не мог сказать, что он когда-нибудь воспользовался этим. Никто еще не видел его жену Алтаграсию Арсе печальной. Так что, если Рамон и вел себя легкомысленно, это никак не отражалось на его отношении к жене.

А как умело руководил он забастовкой! В Ла Сьенегите стала легендой история о том, как полиция, добровольные помощники шерифа, легионеры и национальная гвардия почти четыре месяца искали мимеограф, на котором печатались листовки забастовщиков, но так и не нашли, хотя частенько рыскали у того места, где он был спрятан. Тысячу раз на своих больших блестящих автомобилях проезжали они по главному шоссе мимо дренажной трубы из рифленого железа, так и не догадавшись, что именно в трубе лежало то, что они разыскивали.

Днем Рамон прикрывал печатную машину кустиками перекати-поля, обычно застревавшими в канавах в сезон дождей, а ночью траву убирал и вместе с помощниками при свете электрического фонаря печатал листовки, написанные по-английски и по-испански. Не проходило и недели (даже после того, как Рамон был арестован и упрятан за колючую проволоку в концентрационном лагере недалеко от шахт) без листовки, которая опровергала лживые сообщения о забастовке, появлявшиеся в единственной ежедневной газете Реаты. Граждане, находившие листовки в своих почтовых ящиках, куда их кто-то опускал, или на скамьях в парке, где их кто-то раскладывал аккуратными стопками и прижимал камнями, узнавали о забастовке нечто совсем иное, нежели о ней рассказывала компания. Разумеется, этого не могли стерпеть представители властей, о которых в листовках говорилось как о мелких мошенниках и жалких тиранах. Они удвоили усилия, чтобы найти и уничтожить мимеограф. Трижды «Лариат» торжественно сообщала, что машина найдена и конфискована, — и всякий раз издевательские листовки появлялись вновь и продолжали словесную битву.

Однажды власти решили действовать наугад, арестовав всех, кого можно было заподозрить как автора листовок. Они полагали, что мексиканский эмигрант Рамон недостаточно грамотен, чтобы выпускать листовки на двух языках. Став жертвами собственных предрассудков, власти предъявили Майку Ковачу обвинение в «словесном оскорблении», поскольку Майк, хотя и говорил со славянским акцентом, все же был уроженцем Америки, а американский гражданин, разумеется, умнее любого иностранца.

Рамон ухватился за это «словесное оскорбление», потешаясь над ним в каждой листовке. По его предложению Транкилино де Вака с присущей ему скрупулезностью изобразил обмотанного бинтами круглолицего генерал-адъютанта Национальной гвардии, ковыляющего домой на костыле. На груди у генерала поблескивает медаль. Встретивший его сынишка спрашивает: «За что тебе дали медаль, papacito? [7] Папочка (исп.). Тебя ранили гадкие забастовщики, когда ты с ними сражался?» — «Хуже, сынок. Они нанесли мне словесное оскорбление».

В другой листовке был изображен маленький Джордж Вашингтон, говорящий своему отцу: «Padre mio [8] Отец мой (исп.). , я не могу лгать…». Но отец прерывает его. «Cuidado [9] Осторожно (исп.). , Хорхе! В Реате говорить правду — значит наносить словесное оскорбление».

Затем появилась листовка с изображением хозяина, приказывающего полицейскому арестовать шахтера. Полицейский спрашивает: «А за какую провинность, босс?» Хозяин отвечает: «За словесное оскорбление. Он хочет, чтобы ему больше платили». Кончилось тем, что пресловутое «словесное оскорбление» воспринималось в народе как остроумная шутка. Карикатуры попадали к людям как раз в тот момент, когда их нужно было развеселить. И люди воздали Рамону должное, ибо храбростью могли похвастать многие, а остроумием и находчивостью — лишь единицы. Рамон был в глазах людей не только muy hombre [10] Настоящий мужчина (исп.). , но и muy listo [11] Проворный, сообразительный (исп.). .

Артуро Фернандес, тугодум и флегматик, всегда робел перед стремительным Рамоном, поэтому достаточно было Рамону схватить его за руку, чтобы он сразу же выронил камень и понурил голову.

Сначала Рамон говорил, будто бы обращаясь только к Артуро, но голос его был достаточно громок, чтобы его могли слышать и соседи. Рамон предупредил, что сорвать замок — значит совершить кражу со взломом. Чиновники квалифицируют это как «сопротивление власти с применением силы», а когда дело доходит до силы, то у администрации ее всегда окажется больше, чем у шахтеров. Помнит же Артуро, как во время забастовки на помощь администрации пришли сотни солдат? Verdad? [12] Правда? (исп.).