Дэвид Митчелл - Под знаком черного лебедя [= Лужок черного лебедя]

Так что я, пока никто не заметил, скользнул в задушенную плющом автобусную остановку. Раньше тут останавливались автобусы из Мальверна, Аптона и Тьюксбери, но сейчас большинство рейсов поотменяли из-за сокращения бюджета. Остановку обжили влюбленные парочки и мастера граффити. Мимо дверного проема остановки засвистели фрукты. Я только что сам загнал себя в ловушку. Армия Пита Редмарли отступает этим путем, а шайка Росса Уилкокса ее преследует с боевыми кличами. Я осторожно выглянул. В десяти футах от меня яблоко разбилось о голову Подгузника и впечатляюще взорвалось. Через несколько секунд обороняющиеся подтянутся сюда и обнаружат меня в укрытии. Если ты прятался и тебя нашли – это гораздо хуже, чем если тебя просто нашли.

Подгузник протер глаза от ошметков яблок и посмотрел на меня.

Я, все еще боясь, что он меня выдаст, приложил палец к губам.

Гримаса Подгузника превратилась в ухмылку. Он тоже приложил палец к губам.

Я пулей вылетел из остановки и перебежал Мальверн-роуд. У меня не было времени искать тропу, так что я просто бросился в густые заросли. Остролист. Мне, как всегда, «везет». Я присел среди колючих листьев. Мне исцарапало всю шею и задницу, но царапины – это не так больно, как унижение. Чудо из чудес – меня никто не заметил, никто не прокричал вслух мое имя. Битва расплескивалась во все стороны, так близко к моему укрытию, что я слышал, как Саймон Синтон бормочет себе под нос, повторяя полученный приказ. Остановку, из которой я выскочил двадцать секунд назад, уже заняли под бункер.

– Крум, дебил, больно же!

– Ой, бедненький Робин Саут, тебе больно! Я прям извиняюсь!

– Вперед, ребята! Покажем им, чья это деревня!

– Убей их! Убей! Брось в яму! Закопай!

Войска Пита Редмарли собрались с силами. Закипел яростный бой, но ни одна из сторон не могла взять верх. Воздух загустел от метательных снарядов и воплей раненых. Уэйн Нэшенд искал боеприпасы всего в нескольких шагах от меня. Кажется, война перехлестнулась в леса. Мне оставалось только углубляться в чащу.

Лес манил меня вглубь – одна завеса за другой, как сон. Папоротники гладили мне лоб и обшаривали карманы. «Никто не знает, что ты здесь», – бормотали деревья, покрепче заякориваясь корнями на зиму.

Тот, кого травят, учится быть невидимым, иначе заметят и начнут шпынять. Тот, кто запинается, учится быть невидимым, иначе заметят и заставят говорить то, что ты сказать не можешь. Тот, чьи родители ссорятся, учится быть невидимым, чтобы не стать причиной очередной ссоры. Трижды невидимый мальчик – вот кто такой Джейсон Тейлор. Даже я теперь очень редко вижу настоящего Джейсона Тейлора – пожалуй, только в те моменты, когда мы с ним пишем стихи, редко – в зеркале или в краткие минуты перед самым погружением в сон. Но в лесу он выходит наружу. Ветки-щиколотки, корни – костяшки пальцев, тени возможных тропинок, холмики, что остались от барсуков или римлян, пруд, что замерзнет в январе, деревянная коробка для сигар, прибитая за ухом потайного платана, где мы когда-то собирались строить древесный дом, полнящаяся птицами и треском сучков тишина, зубастые заросли и места, которые ни за что не найдешь, если ты не один. Призраки Будущего, Которое Могло Бы Быть, совершенно распоясываются в лесах, в лавках канцтоваров и в скопищах звезд. Лесам плевать на заборы и границы. Они сами себе заборы и сами себе границы. «Не бойся. В темноте лучше видно». Здорово было бы работать с деревьями. Друидов нынче уже нет, но есть лесники. Лесник во Франции. Дереву пофиг, что ты не можешь выдавить из себя ни слова.

Меня, как всегда в лесу, пронизало друидное чувство, и от наплыва ощущений захотелось посрать. Я нашел плоский камень и выкопал им ямку в зарослях мать-и-мачехи. Стянул штаны и присел. Срать на воздухе – круто, чувствуешь себя пещерным человеком. Расслабился, услышал «плюх» и тихий шелест сминающихся листьев. И когда срешь на корточках, выходит глаже, чем на толчке. А само говно на открытом воздухе больше похоже на торф и исходит паром. (Единственное, чего я боюсь, – что мясные мухи залетят мне в жопу и отложат яйца в кишечнике. А потом личинки проклюнутся и заползут мне в мозг. Мой кузен Хьюго рассказывал, что такое по правде случилось с одним мальчиком по имени Акрон Огайо.)

– Интересно, я нормальный, если вот так разговариваю в лесу сам с собой? – сказал я вслух, только чтоб услышать свой голос.

Птица затрелила, как флейта в банке, – так близко, словно сидела на изгибе моего уха. Я затрепетал от желания вобрать в себя такое, невбираемое. Если бы я мог залезть в этот миг, как в банку, и остаться в нем навсегда, я бы это сделал. Но у меня заболели ноги оттого, что я так долго сидел на корточках, и я пошевелился. Невбираемая птица испугалась и исчезла в туннеле из веточек и «сейчас».

Я только успел вытереть задницу листьями мать-и-мачехи, когда огромный пес ростом с медведя, буро-белый волк, бесшумно вышел из темных кустов.

Я думал, сейчас умру.

Но волк преспокойно взял в зубы мою сумку «Адидас» и затрусил прочь по тропинке.

«Это всего лишь собака, – трясся Глист, – она ушла, все в порядке, мы целы».

Стон мертвеца зародился где-то глубоко у меня в недрах. Шесть тетрадей, в том числе одна – мистера Уитлока! И три учебника! Пропали! Что я скажу учителям? «Я не могу сдать домашнюю работу, сэр. Ее унесла собака». Мистер Никсон снова введет в употребление порку тростью – лишь для того, чтобы наказать меня за неоригинальность.

Я бросился в погоню – слишком поздно, – но застежка ремня расцепилась, штаны свалились, и я полетел вверх тормашками, как Лорел и Харди. Прелые листья в трусах, ветка в носу.

Ничего не поделаешь; я пошел в ту сторону, где скрылась собака. Я изо всех сил вглядывался в листву – не мелькнет ли удаляющийся клочок белого меха. Уитлок меня просто убьет сарказмом. Миссис Коском испепелит яростью. Мистер Инкберроу не поверит – его неверие будет таким же негибким, как его деревянная линейка. Черт, черт, черт. Мало того что для ребят в школе я жалкое ничтожество. Теперь еще и половина учителей решит, что я – напрасный перевод кислорода. «Что тебя вообще понесло в лес на ночь глядя?»

Это, кажется, сова ухнула? Вот кривая лужайка, я знаю ее еще с тех пор, когда мы с ребятами всей деревни играли в войну. Очень серьезно играли, с военнопленными, перемириями, флагами, которые противник пытался украсть (футбольная гетра на палке), и сложными правилами боя – полусалки-полудзюдо. Гораздо более сложная игра, чем у этих паскендальцев на Мальверн-роуд. Когда фельдмаршалы выбирали себе бойцов, меня хватали первым, потому что я классно уворачиваюсь и лазаю. Эти игры были невозможно клевые. Спортивные игры в школе – совсем не то. Спорт не дает возможности побыть кем-то другим, не собой. Сейчас в такие военные игры уже никто не играет. Они кончились на нас. Тропинки в лесу с каждым годом зарастают все сильнее, кроме тех, что идут к озеру, где гуляют с собаками. Входы в лес затягиваются проволочными изгородями или колючими кустами – ежевика или фермеры. Если в лес долго не ходить, он превращается в колючие заросли. Люди теперь боятся за детей, которые бегают в лесу по темноте, как мы бегали когда-то. Не так давно в Глостере убили мальчика – разносчика газет, его звали Карл Бриджуотер. Глостер совсем рядом с нами. Полиция нашла его тело как раз в таком лесу.