Стефан Мерил Блок - Оливер Лавинг

Но потом твой отец отходил от твоей постели. Он уходил. Оставлял тебя еще на одну ночь на четвертой койке – нет, оставлял лишь твое тело. А ты сам? Ты по-прежнему был неизмеримо далеко, по-прежнему просто мальчик в тисках давней истории.

Как-то утром в четверг, спустя несколько недель после возвращения в Техас, Чарли носился по равнинам. Он катил по асфальту на своем старом ядовито-розовом мотоцикле «сузуки».

Несмотря на огромные надежды его матери и жителей этого гиблого городка, воскрешение мотоцикла стало единственным настоящим чудом, которое Чарли довелось увидеть по прибытии. Не прошло и двух суток после возвращения в Биг-Бенд, как Чарли ощутил, что быстро погружается во взрослую версию своего домашнего обучения: читает романы и журналы в своей комнате; записывает свои меланхоличные размышления, которые не покажет никому; в молчании покидает любое помещение, где мать пытается побыть с ним вместе; мрачно смотрит в окно машины, направляясь в приют Крокетта, чтобы навестить изувеченное тело своего брата. Поскольку он не взял с собой никакой одежды, теперь Чарли даже носил свои старые подростковые шмотки: стыдные шорты-карго и ироничные пестрые рубашки с короткими рукавами – вещи, которые мать почему-то решила сохранить. Поэтому Чарли испытал огромное облегчение, когда немного масла и свежий бензин возродили мотоцикл к неторопливой жизни. И теперь его дрожь приятно резонировала у Чарли в паху, в то время как сильный горячий ветер гнал одинокое облачко над захудалым, пропахшим бензином туристическим городком Студи-Бьютт. Чарли поддал газу.

В то утро он рано приехал в бежевое чудовище приюта Крокетта. Стоя перед журналами, которые только что разложила на столике, рецепционистка Пегги восторженно потрясла ладонью. Когда-то давно она работала в «Пирогах Блисса», и, хотя они с Чарли никогда не разговаривали во времена до , Пегги, казалось, имела такие же жизнерадостные виды на Чарли, как и все остальные жители его города, вечно сверкая своими брекетами, когда тот проходил мимо. Чарли кивнул Пегги и пошел по знакомым коридорам, сгибая и разгибая мизинец левой руки, все еще тревожно чувствительный (несколько дней назад Чарли распилил гипс ножом для мяса). Войдя в палату, Чарли обнаружил объемную персиковую фигуру Марго Страут, нависшую над четвертой койкой. Аппараты продолжали безостановочно гудеть и пищать. Марго что-то тихонько шептала пациенту на ухо.

– Миссис Страут, – окликнул ее Чарли, и женщина нехотя повернулась.

– Марго, – сказала она. – Я же сказала называть меня Марго. Я уже почти пятнадцать лет не миссис.

– Привет, Марго.

– Немножко рано для посещения, а?

– Простите.

Она была так раздражена, что пульс Чарли слегка участился.

– Я направлялся на завтрак с друзьями, проезжал мимо. Показалось, что неправильно будет не заскочить, не узнать, как дела.

Марго удрученно пожала плечами:

– Да все то же самое.

В последние недели Чарли наблюдал, как терпение Марго улетучивалось с почти осязаемой очевидностью, словно ртуть в термометре. Однако во время их первого разговора – после той неприятной сцены, когда Чарли продемонстрировал готовность высказать матери то, что другие сказать не решаются, – Марго показала себя совершенно другим человеком: любезной, предупредительной дамой, такой участливой, что заставляла Чарли краснеть.

– Господь подает нам, правда же? – задумчиво говорила Марго в тот день. – Я занялась этой работой, потому что потеряла ребенка. И вот теперь работаю с таким мальчиком, как Оливер.

Чарли кивнул. Он вырос в непосредственной близости от подобных жизнерадостных христианских рассуждений, и они по-прежнему казались ему уютными, хоть и немного приторными, словно кусок яблочного пирога с корицей из «Пирогов Блисса».

– Что ж, – сказал Чарли, – если есть на свете женщина, идеально подходящая для этого дела, то это вы.

Он и вправду так думал. В том первом разговоре обнаружилось, что Марго любит прикасаться к собеседнику: хватать за кисть, плечо, колени – так же делали учителя муниципальной школы, когда заходили проверить, как идет домашнее обучение.

– Спасибо, – ответила Марго. – Правда спасибо. Надеюсь, ты прав.

Ощущение пальцев Марго на его ладони было сильнейшим и тревожащим; его отношения с матерями – не только с его собственной – складывались непросто. Когда в колледже, а потом в Нью-Йорке друзья Чарли рассказывали об обидах, которые им нанесли матери, Чарли с энтузиазмом поощрял их жалобы. Но, читая книги и смотря фильмы, Чарли неизменно обнаруживал, что сопереживает именно матерям. И вот здесь, в этой надушенной женщине с обвисшими щеками, скрывалась еще одна мать, которая потеряла еще одного ребенка; ее сила ошеломила Чарли.

– Расскажите о себе, – попросил он.

И Марго с радостью поведала ему свою жуткую историю. О том, как муж оставил ее на последних сроках беременности, а Кора родилась с тяжелым генетическим заболеванием; о четырех астматических, безмолвных годах, после которых девочка умерла от удушья. О том, как Марго провела год в апатии, мысленно разговаривая с дочерью, и о ее «втором рождении» – двухгодичных курсах в Остине, где время было поделено между университетскими аудиториями и больными с мышечной дистрофией, болезнью Паркинсона, церебральным параличом и аутизмом, за которыми Марго ухаживала в государственной больнице в западной части Остина. О том, как Марго и ее сокурсники с энтузиазмом неофитов выполняли даже самую тяжкую работу: помогали старикам напечатать сальные реплики, обращенные к медсестрам; с помощью кукол-марионеток озвучивали жалобы аутичных детей, которые хотели дольше играть в компьютерные игры; показывали словарные карточки онемевшим после инсульта девяностолетним пациентам, которые в ответ на веселую болтовню логопедов могли только закатывать глаза. Как все в ее скромном кружке разделяли одну мечту: поработать с больным с синдромом изоляции.

– Заниматься такими пациентами, как Оливер, – сказала Марго с печальной улыбкой, – для нас, логопедов-нейропсихологов, – это все равно что расписать Сикстинскую капеллу, возвести собор.

– Не сомневаюсь, – ответил Чарли и указал на койку. – И куда же вы заложите первый камень в фундаменте этого собора?

– У нас в Остине была невероятная преподавательница, профессор Брукс. Просто потрясающая женщина. Я могу о ней рассказывать часами. Так вот, эта профессор Брукс, она любила говорить, что работать с такими больными – это примерно как работать радистом в старые времена. Твои пальцы и ЭЭГ – как антенны, но сначала они улавливают только шумы. Твоя задача – осторожно менять настройки и очень внимательно слушать, пока не начнешь различать сигналы.