Стефан Мерил Блок - Оливер Лавинг

– Ты, конечно, прав. – Он подался вперед, упер руки в колени. – Но вот тебе мой совет, Чарли, и заодно цитата для твоей книги. Семейные дела – это такая тайна, в которой ни один детектив, будь он хоть Шерлок Холмс, не разберется.

– Где ты была вчера? – лениво спросил Чарли следующим утром на рассвете. – Кажется, ты пришла только – да – около полуночи.

– Пегги разрешила мне еще несколько часов посидеть с Оливером. Они так подобрели ко мне в последнее время. Все эти медсестры и врачи хотят проникнуть в ореол его славы. Некрасивое поведение, но таковы уж люди.

Усталость Чарли не помешала ему заметить, что слова «некрасивое поведение» были камнем в его огород, но помешала дать матери отпор. Почти всю ночь он провел, наблюдая, как голубой квадратик лунного сияния перемещается по дешевой гипсокартонной стене, высвечивая нежные трещинки и абсолютно неподвижного скорпиона. Старое покрывало навахо пахло камфорными шариками. Мозг Чарли превратился в чудовищную машину, которая стучала, скрипела, сотрясалась, не в силах обработать информацию от миссис Доусон. Эктор был учеником отца? Даже сейчас, сидя за кухонным столом, Чарли пытался придумать, как сообщить об этом Ма. Но, казалось, в этом не совсем понятном уравнении новая переменная отсылала к чему-то, о чем мать и сын никогда не говорили.

Ма уставилась в тарелку, принялась дробить ядро ореха.

– Эй, а где твои очки? Я думала, ты теперь очки носишь.

– Ой, да! Спасибо. Забыл надеть.

На самом деле Чарли не нужны были очки, которые он теперь взял со своего ящика-тумбочки. Он был только самую малость близорук. В его бруклинской жизни очки часто неделями лежали на старом стеллаже. Чарли понимал, что мать догадывается об истинном их назначении: черепаховая оправа придавала ему солидно-профессорский вид.

– Какие планы на сегодня? – спросила Ма. – Надеюсь, ты ездишь осторожно. И надеюсь, ты не решишь, что я тебя – как ты там говорил? – а, инфантилизирую . Я тебя не инфантилизирую , когда говорю, что мне совсем не нравятся твои катания на этом нелепом мотоцикле.

– Вообще-то сегодня я, наверное, тоже прокачусь.

– Да?

Накануне вечером Чарли выключил свой телефон и сунул его в ящик, но теперь он представлял, как многочисленные звонки Джимми Джордано перенаправляются на голосовую почту, как этот человек, сидя в своем унылом бруклинском офисе, разрабатывает свой план Б. Чарли сглотнул, кивнул, гадая, сможет ли он правда сделать то, что задумал.

В детские годы Чарли Лахитас был резиденцией подлинной национальной знаменитости: мэра этого городка, Достопочтенного Клея Генри, козла, который пил пиво. «Козел – любитель пива!» – друзья Чарли по колледжу всегда произносили эту фразу на первый или второй день знакомства. Эта история с ее простонародным деревенским обаянием отлично шла за ужином в элегантной Новой Англии. «Богом клянусь, это чистая правда!» – говорил Чарли, для пущего эффекта добавляя в речь немного техасских интонаций. Чарли замалчивал один печальный факт: жители городка могли выбрать в мэры козла-алкоголика, потому что формально это был уже не город, а поселение без официального статуса. Основным экономическим ресурсом этого полумертвого поселка были бутылки пива, которые туристы покупали на торговом посту, чтобы напоить шатающегося, мучимого газами Клея Генри, а затем отправиться в парк. Но Чарли много лет не бывал в Лахитас, и теперь, несмотря на предупреждения Ма, он не мог поверить своим глазам.

Как множество мексиканских магазинчиков и целый латиноамериканский квартал в Блиссе, улицы в Лахитас были полностью стерты с лица земли. Там, где раньше стоял загончик Клея Генри, теперь был аккуратный кактусовый сад. А на другой стороне улицы – удивительное, фантастическое зрелище. За вытравленной лазером вывеской со словами «ГОЛЬФ-КЛУБ ЛАХИТАС» располагался комплекс, оформленный как старое поселение Дикого Запада; там был банк с рекламой техасских украшений, кораль с хлорированной водой, салун с маятниковыми дверями. Нечто вроде техасского тематического парка.

Па, думал Чарли. Как велела ему Ма перед первым посещением четвертой койки, Чарли постарался представить себе самое худшее. Щеки с лопнувшими сосудами, дряблую кожу, часто моргающие красные глаза. Но единственный образ отца, который Чарли удавалось вспомнить, происходил из их последней встречи в Марфе, в этом заваленном бутылками и консервными банками хранилище печалей, которое Па называл «новый дом»; они прощались у порога, и отец ерошил свои неопрятные космы.

– Что я хочу тебе сказать? – произнес тогда Па. – Единственное, что я хочу сказать: даю слово. Есть еще порох в старой пороховнице, правда же? Мне просто надо понять, как вернуться к…

– К чему? – спросил Чарли.

– Не знаю. К тебе. Ко всем вам.

– Удачи в этом . – Последние слова, которые Чарли сказал отцу.

Прошло шесть лет, и теперь Чарли выпрямил спину, собираясь с силами, чтобы изображать ложную самоуверенность. Он зашел в главный вход самого большого здания – имитации старого техасского борделя, с массой красного дерева и витражей в лобби; в таких декорациях карточный игрок спускает свой выигрыш в каком-нибудь голливудском вестерне. Пахло моющими средствами и свежей штукатуркой. Автоматическое пианино громко отстукивало кабацкие мелодии, но, за исключением уборщика в комбинезоне, моющего сверкающий мраморный пол, в лобби было пусто.

– Чарли.

Чарли знал, что Па надо искать за стойкой администратора, но человек, который окликнул его по имени, не был его отцом. Это был никто, один из этих взаимозаменяемых мужчин, каких можно увидеть возле реабилитационных клиник: жилистые тела, расстроенные нервы, лица, которые выпивка и курение превратили в единообразные блестящие, шероховатые маски. Чарли подошел ближе; чтобы убедиться, ему нужно было хорошо разглядеть глаза Па. В конце концов, это были глаза самого Чарли, пусть и затуманенные. Он смотрел в отражение собственных глаз в стоялой дождевой воде.

– Па…

Волосы покинули папин затылок и основали колонии на его шее и подбородке. Этот бедствующий незнакомец, этот сомнамбулический пьяница с серыми, как у Чарли, глазами стоял за стойкой неподвижно, как статуя. А потом, словно забыв об этом препятствии, он ринулся к Чарли и стукнулся ребрами о мраморную столешницу. Этот человек казался таким хрупким, что Чарли ожидал услышать стук костей. Автоматическое пианино на мгновение замолкло, а потом с каким-то водевильным безумием заиграло «Полет шмеля» в такт колотящемуся сердцу Чарли.

– Да, вот и я, – сказал он.

Теперь их разделяло всего несколько шагов. Па. Тот самый человек, которого Чарли поносил, по которому тосковал, которого считал мертвым, теперь просто стоял здесь – обыкновенный потасканный мужчина, одетый в рабочую униформу с лиловым воротником. Это был просто еще один момент жизни, и его заурядность показалась Чарли особенно страшной.