Александр Трофимов - Необходимей сердца

Перед костром стояла скамейка, и несколько женщин плотно сидели на ней. Все женщины казались Матвею красивыми.

Костин спросил, обращаясь к скамье:

— Скамейку у нас в лагере взяли? Она же тяжелая, попросили бы, мы бы вам помогли.

— В следующий раз попросим.

— Всегда пожалуйста. — Костин трудно втиснулся между сидящими на скамейке, обратился к девушке с короткими волосами: — Как дела, Тося?

Матвей обрадовался, что о нем забыли. Он смотрел на высокую стройную девушку со светлыми волосами, которую несколько раз встречал на поляне, где гулял с детьми, но подойти к ней и заговорить ни разу не решился. Что отличало ее от других? Матвей не мог бы сказать. Сложив руки на груди, девушка слушала разговор Тоси и Костина с внимательной веселостью. Что-то неназываемо нежное, воздушное, ласковое исходило от нее.

Перед костром стоял ящик, на нем постелена газета, ожидающе стояли две бутылки вина, лежали несколько помидоров и уцелевшие от ужина котлеты и хлеб.

— Угощать-то будете? — спросил Костин. — Мы ведь проголодались по дороге.

Женщины засмеялись его простой шутке.

Костин говорил от имени обоих, и Матвею стало неудобно:

«Подумают, что выпить пришли».

«А зачем в самом деле пришли?» — вдруг спросил он себя и тут же забыл о вопросе.

Тося налила стакан вина и поднесла его Костину. Тот выпил, поморщился и пропел, не дожевав котлету: «Легко на сердце от старки веселой, она скучать не дает никогда, и любят старку деревни и села, и любят старку большие города». После этого сказал, кивнув на Матвея:

— Лей и ему, не стесняйся, он свой в доску.

От его слов Матвею стало легче в этой незнакомой компании.

Тося налила Матвею и со словами «за знакомство!» поднесла ему стакан.

— Закуски вот, правда, мало осталось. В следующий раз не будете так поздно приходить.

— Да что вы, хватит, — застеснялся Матвей, улыбнулся и сразу снял морщины улыбки с лица и подумал: «Улыбаюсь, как дурак».

Теперь все смотрели на него, он выпил стакан большими глотками, желая показать, что дело это для него привычное.

Вино обожгло. Не спеша Матвей взял хлеб, помидорину и, набив рот, долго жевал, прислушиваясь к себе.

— Ну вот и познакомились, — с запозданием ответил он на слова Тоси.

Матвей пил из стакана, которым пользовался Костин, и чувствовал себя несколько мгновений неприятно, точно неожиданно прикоснулся к губам Костина — большим, выступающим вперед. После выпитого Матвею стало интересней все вокруг: и слова Костина, и смех молодых женщин.

— А костер-то потухает, — медленно и с сожалением сказал Костин.

— Айда, девчонки, сучья собирать! — крикнула Тося и поглядела на Матвея: — Вы нам поможете?

— Конечно, — с готовностью согласился он.

Ему казалось, что он делает сейчас все для Ольги — так звали ту девушку со светлыми волосами, которая понравилась ему. Он был уверен, что она понимает, почему он уходил сейчас за Тосей и ее подругами: костер будет гореть дольше и дольше, а он будет смотреть на Ольгу.

— Далеко не уходите, а то кавалера потеряете, — весело закричали им вслед, как только они отошли.

— Я присмотрю за ним, — почти над его ухом ответила Тося. И продолжала, только тихо: — Слышал, я над тобой шефство взяла, придется под ручку водить. — Прикосновение горячей кожи и губы, губы — совсем рядом.

«А как же Ольга?» — и он отстранился с оттенком минутного сожаления.

Хрустнула рядом ветка.

— Нашли что-нибудь?

— Очень мало, — шутливо ответила Тося. И Матвей обрадовался, что не обидел ее. — Пора возвращаться, девчонки. Мне только пень один попался, подходите сюда, у кого больше.

Дров принесли немного. Лицо Тосино стало суше. Первый удар выпитого проходил, и Матвею думалось, что все происходит не с ним, а с кем-то хорошо знакомым.

А от новых дров костер вырос и горел высоко. Костин рассказывал анекдоты, стоя за скамейкой и обнимая то одну девушку, то другую за плечи — шутя. Матвей встал за скамейку, там, где сидела Ольга. Он постоял, немного разговаривая, отвечая на пустые слова, и неожиданно для себя положил руки на плечо Ольги.

— Пойдем, Мил, — в тот же миг Ольга поднялась со скамьи.

Подруги отошли к костру, встали друг против друга. Под песню «С голубого ручейка начинается река» они, как дети, двигались вокруг костра, плохо подчиняясь ритму песни. Ноги не слушались их, выходило смешно — как у детей.

Матвей боялся, что после Ольга не сядет на прежнее место. Она села. Он снова положил руку ей на плечо. Матвею представлялось, что все видят его жест и осуждают его. Ему хотелось погладить плечо Ольги, он смотрел на ее лунные волосы и мысленно перебирал их, гладил.

— Матвей, — мягко сказала Тося, в темноте блеснула оправа ее очков, — разломал бы ты ящик, ты ведь все-таки мужчина. Добавь костру съестного.

Подзадоренный ее словами, он отошел от скамьи. Ящик — сухой и старый. Матвей быстро разломал его и видел себя сильным, значительным, будто сделал трудной дело, с которым никто без него бы не справился. Костер вспыхнул, собрав последние силы. И все-таки темноты было больше. Костер сопротивлялся из последних сил, но темнота стояла на своем, ей хотелось занять весь лес. Скоро огонь стал уменьшаться, языки хотели подняться вверх, но тьма давила на пламя все сильнее, и костер затих. Лес сразу как-то опустел.

— Пора, девочки, баиньки, — Тося встала и лукаво поглядела на скамью: оставайтесь, мол, оставайтесь, каждому свое.

Матвей испугался: а вдруг и Ольга встанет сейчас и уйдет? Он обнял ее, словно хотел удержать. Она не ушла… И Мила, ее подруга, уходя, оглядывалась, звала ее глазами. Быстро исчезли голоса говоривших, будто ночь несколько минут разговаривала сама с собой голосами людей.

Матвей сел на скамью рядом с Ольгой. Была самая густая тишина, какая выпадает ночью. Ветер спал, и не скоро утро начнет леденить, бросать на ветки и траву капли света. Матвей наклонился к Ольге и увидел ее удивленные, широко раскрытые навстречу его взгляду глаза.

— Спасибо, что ты не ушла. — Она улыбнулась. — Я очень рад, что ты осталась со мной, — честно говорил Матвей. — А днем на поляне я очень хотел к тебе подойти…

— Я это заметила.

— Правда? — удивился он, и волна счастья пробежала по нему. Он засмеялся — ему стало легко, после того как он признался ей, что давно заметил ее лицо.

Он наклонился к ней, погладил щеку, еле касаясь кожи указательным пальцем, и она с особенной доверчивостью прижалась к нему. Он гладил ее волосы, руки его утопали в них, он взял прядь и поцеловал. Волосы были мягкие и очень тонкие. Близость и темнота перекинули между ними мост понимания, и мысли переходили по нему без помощи слов, которые, быть может, только мешают людям. Он слышал, как под мягкой нежностью ее кофты колыхалось сердце. Мечталось, что он знает Ольгу давно.