Александр Трофимов - Необходимей сердца

Он говорил о лагере, о кинофильме, который показывали здесь в последний раз. Прошло много хорошего времени.

— Холодно, — по-детски просто сказала она и повела затекшей шеей.

Он сильно прижался к ней, мысленно выворачивая для нее тепло из каждой своей клеточки.

— Ой, ой, ой, дай вздохнуть, — лес осветила ее улыбка. Она поежилась, потерла ладонью о ладонь.

— Сейчас тебе будет тепло. — Он стянул с себя свитер. Свитер проглотил ее.

— Ты похожа на медвежонка.

Что такое счастье? Оно всегда неожиданно. Оно очень редко приходит с той стороны, откуда его ждешь. Счастье — когда не хочешь променять идущую минуту ни на какую другую ни в прошлом, ни в будущем, каким бы прекрасным оно ни казалось. Счастье — когда о счастье не думаешь.

Ночь исчезла незаметно, выпала роса — словно невидимо прошел дождь. Спали птицы в высоких, многоэтажных деревьях. Матвею показалось, что разреженный, как бы стесняющийся появиться, свет раннего утра разбудил деревья, небо, траву и даже скамью.

— Пора, — выдохнула Ольга.

— Не уходи.

— Уже утро. Сколько времени?

— Я не хочу знать, сколько времени.

— Наверное, около трех.

— Может быть.

— Надо идти, Матвеюшка. Нужно немного поспать.

— Мне совсем не хочется спать.

— У тебя слипаются глаза. — Она прижала кончик пальца к его носу.

Днем, утром — время ощутимей, чем ночью. Была скованность в словах, вспомнилось, что они знакомы лишь несколько часов. Ночь сглаживала неровности слов, утро обнажало их.

— Я, наверное, растрепа? — она провела рукой по волосам. — Растрепа, да?

— Ты самая красивая растрепа.

Она рассмеялась и потянулась, и смех ее разбудил самую чуткую птицу, и та осторожно попробовала голос.

Стога тумана лежали в поле. Туман казался очень плотным, и хотелось потрогать его рукой.

Калитка была так близко от скамьи!

В этот день и небо не было равнодушным. Только дети легли после обеда в постель, пошел замечательный дождь. О, давно не видел Матвей такого дождя! Огромные капли разбивались о землю, медленно разливаясь, проталкиваясь сквозь поры в глубь земли. Капли страшно стучали о подоконник, привораживая взгляд мгновенной жизнью прозрачных маленьких тел, казавшихся живыми.

Можно всю жизнь смотреть на дождь, думалось Матвею. Во всех хаотических на первый слух звуках симфонии дождя гармоническая связь проступала незаметно, тянула к себе сердце неназываемой силой.

Дождь давал уверенность, что во всем вокруг есть порядок: и ромашка за окном растет только так, как должна расти, и на своем именно месте, и угольно темневшая готическая ель именно такой должна быть, какая она есть, до последней иглы, до мельчайшего изгиба веточки, и даже камешки жалкие тоже лежат на дороге не зря, а подчиняются строгому закону, не известному человеку. И чем больше у человека сухих, отрывочных знаний о природе, чем больше уверен он, что все глубже познает ее, но чем меньше влияют законы науки на нравственность, на совесть, тем все дальше от человека уходит тайна этого закона, и кажется, глядя на дождь, что закон этот никогда не выразят формулы!

Не смог Матвей расшифровать ни одного звука дождя, не смог понять, о чем говорят друг с другом листья и что думает трава. Быстро кончился дождь. Словно наигрался и стих. Недавние звук, свет, жизнь, полет капель стали покоем. И вновь недоступные прошли по небу облака, и лужа вздрогнула не от ветра, нет, а от ощущенья родства с облаками, и наморщилась ее поверхность, словно лоб. Уж не небо ли вспомнила она?

Матвей и Ольга, расставшись, не договорились о встрече. Матвей видел ее на поляне, где гулял с детьми, но подойти не решался — столько глаз! Подойти — значило предать огласке тайные чувства.

Через несколько дней Юра предложил Матвею пройтись после отбоя. Ночь лилась с неба. Разве можно привыкнуть к ночи? Каждая ночь неповторима. Они миновали лагерь и пошли территорией детского сада, разглядывая все вокруг. Маленькие домики прятались под деревьями. Путь их лежал мимо общежития, где жила Ольга. Напомнило о себе сердце, быстрыми ударами обрывая мысли.

Тося стояла у дверей и улыбалась, точно ждала их.

— В гости? — в голосе ее слышалось мстительное ехидство.

— Просто гуляем, — ответил Матвей.

— «Просто гулять» можно где угодно.

— Здесь красивей, — Матвей обвел рукой вокруг.

— Да, как в музее.

Они улыбнулись одновременно.

— Ольгу позвать? — угадала она тайные мысли Матвея. — Или не надо?

— Ну, я, пожалуй, пойду спать, — понял ситуацию Юра.

Вышла Ольга. Матвей не мог скрыть на лице удивления. Видя это, Тося пояснила:

— У нас тут все слышно. Сейчас человек пять слушают, о чем мы говорим. — И крикнула: — Товарищи, вам все слышно?

— Не все, — ответил чей-то голос с первого этажа. Все рассмеялись.

— Счастливо. — Тося ушла.

А у Матвея разлетелись слова. Он, конечно, выбрал этот маршрут в надежде увидеть Ольгу, и сейчас она с улыбкой — прежней! утренней! — смотрела на него.

— Ушла, — выдавил из себя Матвей, боясь, что если будет молчать, то и Ольга уйдет.

— Меня девочки ждут, — неприветливо бросила Ольга и последовала примеру Тоси.

А как хотелось быть с ней, слушать неторопливые слова, смотреть в глаза, держать ее руку в своей, вдыхать нежный запах волос и говорить, говорить…

Матвей смотрел ей вслед, обиженный и удивленный. Что-то мешало ему уйти.

Вышла Мила.

— Пошли в гости, — просто сказала она.

— Куда?

— К нам.

Матвей понял, что у Ольги нет от нее секретов. Он шагнул за ней в одушевленную пустоту коридора: слышалась музыка, смех, переплетенье слов. Мила шла впереди, и он двигался на расстоянии — стеснялся натолкнуться на нее.

Они вошли в маленькую комнату, обильно освещенную одинокой лампой, выглядывающей из-под высоко забравшегося под потолок абажура. Стул в комнате был один, на нем висели выглаженные платья. Две кровати, между ними — столик-карлик, в углу, у двери, старый буфет с выбитым стеклом, вместо него — фотография Аллы Пугачевой, напротив, тоже в углу, — стол. Ходить и не ушибиться можно было с трудом, но чувствовалось, что хозяйки овладели этим искусством.

— Садись, — Мила сделала разрешающий жест в сторону Ольги, которая сидела на кровати.

Матвей осторожно сел. Пружины вздрогнули и прогнулись, принимая его тяжесть. Он был снова рядом с Ольгой! Мог ли он подумать об этом пять минут назад?

Мила опустилась на свою кровать, положив ногу на ногу.

— Ты не куришь? — спросила она, взяв со стола длинным движением руки пачку «Явы».

Было что-то искусственное в ее ненужных в лагере платформах, в том, как медленно она отводила руку с сигаретой от губ. Дым медленно, словно не желая этого, растворялся, уплывая в окно.