Александр Трофимов - Необходимей сердца

И ступени лестницы словно стали выше — нарочно, чтоб ей было трудней идти, подметки ее на обратном пути еще громче шмыгали о них. Она так же осторожно отворила дверь, и вошла в рукав коридора, заставленного старыми вещами, и шла к своей комнате механически, будто ее вел кто-то. Хорошо, что никто не встретился и не вонзил в нее равнодушных слов.

Быстро захлопнув за собой дверь, словно за ней гнались, она приросла к ней спиной, чувствуя лопатками ее холод. От быстрого путешествия сердце застучало громче громкого — словно хотело вырваться наружу из своего заточения, и мать сильно прижала к нему ладони, удерживая в себе стук жизни. Ей стало казаться, что вся она — огромное сердце. Черная тишина стала безжалостно наваливаться на нее, вжимая в дверь, расплющивая сердце. «Мама», — услышала она голос соседского мальчонки. Вспомнила, как хотелось ей взять сына под руку, но знала, что он стесняется этого жеста ее любви, когда шли к зданию, что называлось коротко, резко, ясно — военкомат. Сейчас бы повторить этот путь! — уж она бы прижалась к Ване всеми старческими своими косточками.

Той проклятою дорогой никогда в жизни она больше не ходила.

А как весело шли, как парадно играла музыка, как уверена была она, что совсем скоро сын торжественно вернется с победой, где оно, то время-времечко, куда укатилось?..

Ночь наступила так: свет, видя страдания матери, исчез — и наступила тьма.

В комнату упорно постучали, но мать уже не чувствовала разницы между собой и дверью — они были одно целое, — стучали ей в спину. Вздох, зажатый в горле, ожил и вырвался наружу, по рукам пробежала зыбь, и они с запозданием потянулись к горлу, влекомые энергией самосохранения, словно желая разорвать его и вырвать вздох, помочь легким справиться с отмирающим телом.

Постучали снова, и настырный звук опять проколол ее. Мать уже чувствовала себя отдельно от двери, она словно вернулась в свое тело, как возвращаются в одежду. Ноги последними стали слушаться ее. Тело ожило, забыв металлическое бесчувствие. Отвечая на стук, мать прошептала испуганно, удивляясь, что голос еще слушался ее, а потом повторила тяжелым словом громко и внятно: «Войдите».

Она совсем забыла, что стояла опираясь на дверь, и еле удержалась за спинку кровати, когда дверь подалась внутрь комнаты.

Входной проем заслонил собой широкостволый сосед — плотник:

— Что ж без света сидите, Настасья Ивановна? — сказал он, блуждая глазами в темноте.

— Прилегла я, — оправдывалась хозяйка и оживила комнату светом.

В свои шестьдесят лет сосед женился на сорокалетней вдове из села, куда он ездил помогать брату ставить дом. Он на секунду закрыл глаза от света, бодро огляделся и насытил комнату звучным голосом:

— С вас, Настасья Ивановна, пятьдесят четыре копейки за свет в местах общего пользования. — Он говорил с торжественной интонацией, будто сообщал важное известие. С его рук струились обильные волосы, такие длинные, словно их поливали специальным раствором для роста волос. Из широких ноздрей тоже тянулись к свету рыжие водоросли. Видя, что Настасья Ивановна плохо слышит его, он повторил: — Пятьдесят четыре копейки с вас за места общего пользования.

— Сейчас, сейчас, — засуетилась хозяйка. — Я сейчас.

Она подошла к вешалке, и достала из кармана тяжелого и грубого зимнего пальто кошелек, и погрузила медленные пальцы в медно-серебряный звон.

Вошедший сел без разрешения на стул, брезгливо глядя на копающуюся Настасью Ивановну, и стал изучать хозяйским взглядом комнату, прикидывая что-то про себя.

— Если денег нет, не беда, — сказал он, чтоб не молчать, — мы с женой уплатим за вас. — От него густо пахло чесноком и жареным мясом.

Он сел поудобнее, стул всхлипнул под ним, но пощады не получил.

— Совсем вас не вижу последнее время. Может, вы захворали, сердце там или печень, — он вежливо взглянул на Настасью Ивановну, — в старости боль ко всем забегает.

— Живется как можется, — выронила в ответ Настасья Ивановна, и звон в кошельке усилился. Ей хотелось вывалить мелочь на стол, но не решилась, а рубль давать не хотела: у гостя наверняка не было сдачи и ждать, пока он принесет ее, — самой давать чужому человеку возможность вмешаться в ее одиночество.

— Филимоновы на вас обижаются, — продолжал гость. — Плохо за собой ванну во вторник вымыли. Грязь была на стенках.

— Я хорошо вымыла, Иван Сергеевич, — давясь словами, защищалась старуха, — даже со стиральным порошком. — И вспомнила, с каким напряжением терла стенки ванны.

— Стиральный порошок это хорошо, — Иван Сергеевич погладил свое колено. — Только и губкой можно было обойтись. Не миллионеры, выживут, — выкатились из гостя слова. — Я за вас глотку вырву, — подарил он ей кряжистые фразы, как всякий знающий себе цену. И пояснил причину наговора на Настасью Ивановну: — Митька, говорят, погуливает на сторону, вот Филимониха и ищет, на ком зло сорвать, муж-то ее живо утихомирит. Тебе бы ее особачить как следует. А ты человек безответный, — перешел он на «ты» и вздохнул.

И замолчал.

Ему нравилось, что он выступает защитником одинокой старухи, и — как все поверхностно, для собственного удовольствия, жалеющие других — хотел видеть тут же ответную благодарность. Чтоб без задержки: защитил — отблагодарили.

Интуитивно Настасья Ивановна разгадала движение чувства нежданного гостя и сказала робко и тепло — ведь былинка, растущая в темноте, рада любому лучу солнца:

— Спасибо вам, что от обид меня бережете.

— Да за что! — сразу отмахнулся от ее благодарности довольный Иван Сергеевич. — Живем один раз под небом, нужно помогать друг другу. Без душевности не проживешь в наш век. Все за вещами бегают люди-мухи, а чем вещей больше, тем души меньше. Кругом одно вранье да разврат. Когда дети родителей не уважают — это ж последнее дело. Вот я в деревню ездил — раньше разве в селе русском от ребенка мат услышишь? А сейчас — пожалуйста. И пристыдить страшно: намылят рожу или пырнут ножом — и не вступится никто. Э! — он махнул рукой. И продолжал: — Безотцовщина как была, так и есть. После войны, оно понятно, а теперь-то… Вон, возьми въехавшую Верку, наплачется с пацаном. А то, ишь ты, взяли моду без мужей рожать. Тьфу.

Могла бы Настасья Ивановна сказать, что и Ванюша ее отца не знал, да не каждому сердце откроешь. И, уводя разговор от этой темы, спросила:

— Как ваше здоровье, Иван Сергеевич?

Отвлеченный от своей мысли, он потер двумя пальцами нос:

— Здоровье пока есть. — И поймал в подсознании уходящее на дно памяти еще одно житейское правило: — Главное жить в душевном достоинстве.

— Это правильно, — сказала Настасья Ивановна, боясь обидеть его молчанием.

— Я к чему говорю, — помедлив, пояснил гость, чье лицо выражало, что он прав во всем, — здоровье у вас слабое. Если надо в магазин сходить или еще куда — скажите. Мы с женой всегда вам помочь рады. Что вам старые кости по зиме таскать?