Татьяна Богатырева - Каникулы в Санкт-Петербурге [litres]

Смерть – это когда ты проснулся, а тебя уже нету.

– Ты ведь понимаешь, что время от времени в жизни так или иначе придется принимать такие вот тяжелые решения? – спросила Полина, подразумевая момент, когда покрасневший до самых корней волос, сопящий носом Максим подписывал бумагу на эвтаназию. – Не всегда такие, но по своей тяжести подобные?

Максим запоздало закивал, хотя они уже просто сидели на набережной. Да, да, конечно. Он смотрел только на воду и боком чувствовал Полину. И совсем не притворялся ни воображаемым Андреем, ни любителем и знатоком истории города. Он про все забыл, и ему было совсем не до этого.

29 июля

Полли 00:01

Мне кажется, что я тебя люблю, представляешь?

На самом деле белые ночи есть не только в Петербурге: в Архангельске и Магадане, Якутске и Петрозаводске, Вологде и Северодвинске, почти на всей территории Финляндии, Исландии, Аляски и Антарктиды, ну и на обоих полюсах.

Плюсы этого удивительного природного явления очевидны, главный минус не столь очевиден – за белыми ночами неизбежно следуют темные дни. Это обратное природное явление так и называется «темные дни».

Едва появившееся к полудню серое солнце вяло освещает небо цвета асфальта, чтобы через два-три часа исчезнуть окончательно и устроить глубокую ночь посреди дня. Смешные картинки про пятьдесят оттенков серого Питера и следующие за ними еще более смешные требования: «А теперь пришли мне эту фотку в цвете» – становятся стандартной и неизбежной частью твоей жизни. В полной ночной темноте ты выходишь утром из дому и в такой же темноте туда возвращаешься, и требуется очень много душевных сил, чтобы функционировать в условиях, очень в общем-то сходных с самой настоящей полярной ночью.

Но помимо такой вот обратной стороны медали, в самих белых ночах есть еще один минус – бессонница.

Максим плохо спал с самого приезда Полины, а теперь перестал спать окончательно. В доме напротив уже светились окна – в них отражался приближающийся рассвет. А дома у Максима теперь не было совсем никого: не было Дамблдора, с которым он так редко проводил время в последние годы, не было родителей, не было бабушки, с которой Максим почти не ездил на дачу последние года два.

И это оказалось просто ужасным. У него из головы никак не шел разговор, на который он поначалу почти не обратил внимания, а теперь не мог перестать обдумывать. Только на этот раз воображаемый голос рассказчика принадлежал не Андрею, а Полине. Она рассуждала тут на днях о конфетах, которые нам не разрешают есть в детстве. Поэтому кажется страшно интересным и опасным занятием тайно воровать эти самые конфеты, которые обычно хранятся на кухне.

А потом мы вырастаем, и никто уже больше не может запретить нам есть конфеты. Можно с утра до ночи питаться сникерсами и эмэндэмсами, только почему-то не хочется. В детстве такая ценная покупка, как шоколад, кажется целым событием. Потом оказывается, что шоколадка стоит меньше ста рублей, но купить ее уже совсем не так жизненно необходимо.

Полина рассуждала об этом вслух, что, наверное, говорило о ее к Максиму абсолютном доверии – ты делишься чем-то важным с родным тебе человеком, не думая, как будешь выглядеть в его глазах и будет ли ему интересно.

«Представь, вот ты взрослый, состоявшийся человек, живешь один, и лежат у тебя на кухне конфеты. Не будешь же ты незаметно от себя их таскать? Ужас, да?»

Максиму казалось, что он пропустил все про самостоятельность и конфеты мимо ушей и запомнил только, что Полина говорила с ним на равных и очень открыто. А вот сейчас вспомнил вдруг весь рассказ и теперь думал и про «состоявшийся человек», и про «живешь один», и про «как и зачем теперь таскать конфеты».

А по времени, несмотря на свет, была еще поздняя ночь, а не раннее-ранее утро. И мосты даже на временную сводку не свели. Можно было бы пойти выгуливать собаку, но собаки теперь не было.

Максим бродил по квартире и думал о себе. Изучал свое отражение в зеркале, отмечая, что, даже назвавшись Андреем, краше он не стал. Каким был унылым и неуверенным в себе, длинным и не особенно симпатичным, таким и остался.

Потом Максим стал думать о людях, которые его окружают. Потом о том, что, когда думаешь только о себе и своей проблеме, мир вокруг сужается до одного темного угла с твоей проблемой посередине. И ты стоишь лицом в этот угол, как будто наказан, и ничего вокруг себя больше не видишь.

А когда начинаешь думать о других, интересоваться ими, пространство вокруг тебя становится просто огромным. Так делает Полина, ее все интересует и волнует.

Максим позвонил Кеше, но тот трубку не взял, хотя не спал, потому что в интернете присутствовал. Очень хотелось выйти за пределы квартиры. Куда-нибудь, уже все равно куда, пойти. Но для этого ведь нужна какая-то, хотя бы номинальная, цель – сходить в магазин, выгулять собаку, встретиться с кем-то. Но пойти так хотелось, что Максим решил все-таки проведать Кешу, хоть они и не бог весть какие друзья. Идти меньше квартала, бывшая школа как раз ровнехонько между ними, и даже никакие мосты их не разделяют.

Кеша долго не открывал. Максим помнил, что квартира у него большая, бывшая коммуналка с длиннющим прямым коридором. Максим ему с ходу, прямо на лестничной площадке все свои соображения вывалил, ему было очень важно пояснить, что он пришел по серьезному вопросу, с ним самим при этом никак не связанному. Так что его впустили.

Кеша тоже был дома один. И тоже, видно, даже не ложился. Читал.

– У тебя к чаю чего-нибудь есть? – с надеждой спросил Максим, глядя, как хозяин квартиры молча бредет по длиннющему коридору в сторону кухни.

Оказалось, что есть бутерброды.

– Я вот чего понять не могу: как ты можешь все время столько есть и не толстеть при этом? – спросил Кеша.

Он задумчиво взирал на то, как Максим зверски кромсает поданные к чаю и бутербродам сосиски и стремительно расправляется с гречкой.

– Высокий метаболизм, я не полнею, – пожал плечами Максим. – Обмен веществ у меня ускоренный. Но бабушка говорит, что это у меня нервное.

Наевшись и собравшись с силами, Максим решил с места в карьер перейти к цели своего визита.

– Кеш, а помнишь, ты, это, про Женю рассказывал. Она и есть типа твоя девушка, да?

Кеша поморщился. Его нелюбовь делиться тем, что связано с его жизнью, смахивала на патологию.

– Я же говорил, что-то вроде того.

– А что-то вроде – это как? Конкретнее?

– Максим, я не думаю, что это тебе как-то поможет, правда. Там нет совсем ничего такого, чтобы можно было провести параллель между Женей и Полиной.