Эдуард Овечкин - Акулы из стали. Ноябрь

И правда, Максуд лежал за мешками с песком и радостно помахивал ему пустыми магазинами. А сверху и правда постреливали.

Да, ебать, вот это суббота!

Не ядерная война, конечно, но дежурного по дивизии пришлось разбудить. Он долго не втыкал, в чем тут прикол и отчего штурманенок такой дерзкий – взял и разбудил. Потом воткнул, но долго не верил потому, что от штурманенка пахло только вчерашним днем рождения, не более того. Да даже бы если и более того, но командир же знает, на что способны его офицеры в любом состоянии. И вот на то, чтобы будить командира, когда он приказал его не будить, они точно не способны. А иначе как бы они медкомиссии проходили? Да и как такое вообще может быть, да еще, как назло, в его дежурство! Блядь, перестрелка двух караульных? Да это же жопа! И в самом деле, лучше бы уж тогда ядерная война!

Ну и потом началось, конечно. Пока дозвонились до караула и те бегом на вышку. Телефонная связь-то не работает года с позапрошлого. Откуда в стране провода, когда не у всех еще дома в испаниях построены. А у раций аккумуляторные батареи старые, заряд не держат. Может, говорит, штурманенок, помашем ему белым чем с рубки, жалко Максуда же… На что командир резонно возразил, что советские моряки никогда не сдавались. А мы же теперь снова русские, рискнул возразить штурманенок. Ну вы, может, и да, не стал спорить командир, а я-то старой закалки. «Максуд! – крикнул он Максуду. – Вожмись в пирс поплотнее и не дыши!» «Есть, тащ командир!» – ответил Максуд, который, в принципе, как раз именно этим сейчас и занимался.

– Но нет, сука, жалко его, – не унимался командир. – Что там за карамультуки у них на вышках, не в курсе ты?

– Да откуда бы? – не знал штурманенок.

– Ладно, мухой давай вниз и три тулупа неси: мне, себе и третий!

Вышли в тулупах на пирс, перевернули будку верхнего вахтенного и ей придавили сверху Максуда, проложив тулупчиком, чтоб не сильно давило.

– А нас если он… того? – не унимался штурманенок.

– Ну так нам за это деньги платят, а ему – нет.

Но тут уже и караульные прибежали – собак у них не было, но лай слышно было со всех сторон.

– Ну а сейчас, – резюмировал командир, – нам всем будет пизда!

И точно – полчаса не прошло, как пыль столбом от «уазиков», «Волг», «Зилов» и «буханок»!

Но нерпы к этому времени уже не было. Когда ей надоела вся эта возня и она, плюнув на суетливых людишек, шмыгнула обратно в свое безбрежное море – никто и не заметил. Хотя особисты потом пытались и ее найти, чтоб допросить. А может, и до сих пор ищут.

Максуда потом в отпуск отправили, хоть штабное начальство и приказало его сгноить в трюмах, отпустив на дембель в последнюю очередь. Командир сказал: есть! А потом добавил: давотхуйим! Что он нарушил? С поста не сбежал? Не сбежал. Бой принял? Принял. Подводную лодку оборонял? Оборонял! Ну и хули тогда? Не завалил морпеха, правда, и это косяк. Боец, иди сюда, на тебе щелбан за это и чтоб впредь целился лучше!

А остальных всех наказали – вот вообще всех от Максуда и до командира дивизии. Даже командира трюмной группы, в которой служил Максуд, хотя тот вообще был в отпуске, но военный моряк на то и военный моряк, чтоб его могли наказать в любом состоянии и не доказывая вины. Умер, сука? Растолкайте, я ему взыскание въебу на дорожку!

А что стало с потомком Дэрчу Оджала, то доподлинно и неизвестно. Особисты так орали в своих застенках, что даже чайки в губу залетать боялись. Но, впрочем, вполне резонно мы можем предположить, что, хоть вероятно, и последним, но он дембельнулся и сейчас давно уже бродит по тайге, по следам своего предка и белок в глаз, а когда с ружьем, то и вовсе в ресничку. А дома ждет его жена и дети: трое, а может и четверо, но почти все из них мальчики. И вспоминает он эту историю и думает, вот что хорошего было в его службе на Северах, так это ебические расстояния и перепады высот с восходящими от моря или, наоборот, втекающими в него с сопок воздушными потоками… И пидор тот, который в него из автомата, жив-здоров благодаря этому, в своей этой Татарии или откуда он там.

А Максуду клеши с синими, как ее глаза, вставками шелка велели зашить, как было. А то тоже мне: двумя рожками одного морпеха завалить не смог, а туда же – в невыносимую красоту, ишь ты!

Ну вот и где, скажите мне, в гражданской жизни от простой скуки плюс нерпы можно заполучить такое приключение с такими последствиями?

Ой, да я вам сам скажу – нигде!

– Та-а-а-а-ак. Так, так, так, так. А это что за хуйня? – и дежурный по политотделу, капитан второго ранга Пирог даже сдвинул на затылок фуражку, чтоб козырек не закрывал глаза и было видно, а не только слышно, что то, о чем он говорит, и в самом деле какая-то хуйня.

Дневальный по роте, матрос Пирожок, выросший в хорошей семье и успевший до залета в военно-морской флот кончить три курса в институте, был полностью согласен с парторгом части. И почти про все, что окружало его здесь, он мог бы с готовностью сказать, что это какая-то хуйня с точки зрения здравого смысла. Но вот про какую именно хуйню его спрашивал старший товарищ и наставник по партийной линии прямо сейчас – догадаться не мог.

Заканчивая положенный срок в учебке и готовясь на действующий флот, матрос Пирожок усвоил твердо: если пришел проверяющий, то он обязательно найдет какую-то хуйню. И научился уже философски (читай: похуистически) к этому относиться. Но обычно проверяющие хотя бы пальцем, но показывали на то, что по их проверяющецкому мнению не соответствовало железной флотской дисциплине и уставному порядку.

А тут на тебе – Пирог. С глазами, хоть и не в Рязани. И капитан второго ранга Пирог не то чтобы был мудаком, нет – он был вполне порядочным офицером. Настолько порядочным, что даже не сильно обиделся на первичное собрание комсомольцев третьей роты, когда те единогласно выбрали комсоргом своей роты матроса Пирожка. Хотя, конечно же, отчетливо понимал, почему именно они это сделали: как говорится, чем бы матрос ни тешился, лишь бы поварихи не беременели.

Никто не ожидал от него, что он снимет с дежурства за труп мухи на подоконнике или заставит хоронить найденный «бычок» в могиле метр на метр и в метр глубиной – слишком мелким было это для его натуры. И раз уж он говорил, что происходит какая-то хуйня, да еще и сдвигал фуражку на затылок, когда говорил об этом, то у матросов учебной части принято было напрягаться.

Пирожок и напрягся. Он показал глазами, что напрягся, встал в стойку напряженного матроса и даже вздохнул: мол, вот беда-то какая, что в мою вахту и вот это вот. Надо же – ну кто бы мог подумать.