Эдуард Овечкин - Акулы из стали. Ноябрь

– А ничего, что я тут тоже стою?

– Стой, стой, Толик. И какую он назвал причину?

– Которую после третьего класса средней школы даже на смех не поднимают. Ее не было дома.

– Да, слушайте, ну ее правда не было дома, я ее на рынке видел, но догнать не успел.

– Это потому, что в этот раз она была трезвой?

– Нет, просто ночь и скользко и… вот.

– Я же вам говорю, – механик пожал плечами, – давайте ему что-то подсыпать в еду уже, ну правда. А это она хоть была?

– Ну худенькая, волосы черные, кудрявенькая. Носик остренький и губы.

– Глаза?

– Да, тоже были.

– Все сходится, – подтвердил Саша, – по описанию похоже, что она.

– Один шанс еще дадим ему?

– Хм. И даже не проконтролируем?

– Потерпим денек, да.

– Согласен.

– Согласен.

– Коллеги.

– Да ну вас.

День тянулся муторно и спотыкался на каждой минуте. Толик маялся, хотя, рассуждал он, должен был бы радоваться, потому что не того ли он именно и хотел, чтоб жизнь его не бежала мимо скорым поездом с одной только конечной остановкой. Да, именно того, поэтому нечего изнывать от исполненного желания. Просто хотелось уже скорее увидеть Катю, а потом оно уже само и наладится как-то. Толик не понимал, по какой причине эта уверенность поселилась в нем и жила, продолжая расти, но не сомневался – для него сомнения сейчас встали бы в слишком большую цену.

Только бы мелочь какая-то все не испортила, вспомнил Толик о том, как они первый раз поругались с Леной. Вернее не поругались даже, а он начиная с какого-то момента будто ударился в стену и постепенно начал холодеть в своих чувствах, все больше заменяя любовь на то, что хорошо регулярно заниматься сексом и показывать друзьям красивую девушку. И причина эта на первый взгляд была пустяковой, казалась такой мелкой, что никому почти о ней Толик никогда и не рассказывал, заменяя на стандартную фразу «не сошлись характерами».

Бежали они тогда с Леной в кино и ужасно опаздывали и перед самыми уже ступеньками кинотеатра наткнулись на бабушку. Бабушка стояла, опершись на самодельную клюку, жалобно смотрела по сторонам, и Толик, поймав ее взгляд, не мог не спросить, что случилось и надо ли чем-то помочь.

– Старость, – ответила бабушка, – вот что случилось. Не могли бы вы помочь мне дойти до остановки, а то мне с сумкой тяжело. Пожалуйста.

Сумка стояла у ног, выцветшая, с потрепанными ручками, и из сумки торчал сверху батон и горлышко бутылки с молоком, а изнутри выпирали ребра консервных банок и что-то еще.

– Да, конечно, – согласился Толик, но Лена неожиданно дернула его за рукав.

– Нет, мы не можем, мы опаздываем. Что ты придумываешь, Толик?

– Да остановка же – вот она, тут пять минут на все пойдет времени, ну десять.

– А сеанс уже начинается. Извините, бабушка, вы не могли бы кого-то другого попросить?

– Да, детки, могла бы.

И ответила бабушка таким обыденным тоном: ни обиды в нем не было, ни презрения, и именно этот спокойный тон, а еще новое белье, которое Лена обещала показать позже, подтолкнули Толика от бабушки в сторону кино.

Потом, пока они что-то толкались в фойе, пробирались на свои места в уже полутемном зале, Толик сомневался, что поступил правильно. А когда Лена прижалась к нему коленкой и взяла за руку, ему стало стыдно. И отчего бы – никто же не видел и не узнает, да и плохого он ничего не сделал, а просто не сделал хорошего, а считается ли это одним и тем же? Но когда стыдно, дело ведь всегда не в том, знает ли кто-то, а в том, что об этом знаешь ты.

Толик забрал свою руку (как потом оказалось, бесцеремонно и грубо) у Лены и пробормотав что-то типа «я сейчас вернусь», спотыкаясь о коленки сидящих, поминутно извиняясь, выскочил из зала, выбежал из кинотеатра и побежал к бабушке. Но бабушки на месте не было, Толик растерялся, хотя было бы наивно предполагать, что во всем городе Севастополе один хороший человек и этот человек – он. Пробежался до остановки, заглянул за ларьки, но бабушки нигде не было. Логично было предположить, что кто-то ей уже помог или, отчаявшись натыкаться на толиков, она как-то доползла сама и уехала, но в эту логику никак было не уложить желания исправить свой досадный промах.

Толик покурил и чего-то подождал, послонялся немного у ступеней. Он понимал, что ждать нечего, идти в кино ему уже не хотелось, но пришлось, потому что иначе обиделась бы Лена.

– Ты где был? – зашептала ему она, едва он уселся.

– В туалет ходил, – соврал Толик и не понял, зачем соврал, и Лена поняла тоже, что он врет, и обиделась.

О чем там был фильм, Толик не вспомнил бы ни за что, хотя он его смотрел и делал это усердно – надо было не замечать, как на него периодически поглядывает Лена. И коленка ее, и ее рука в его руке казались ему неуместными, и новое ее белье, которое Лена надела бы лишь для того, чтоб он его немедленно снял, уже не волновало почти совсем. И конечно, Лена это чувствовала тоже. Как ни старался он поглаживать ее руку, но оба знали, что делает он это не оттого, что ему хочется и доставляет удовольствие, а оттого, что думает, что этого хочется ей. А не хотелось обоим, но никому в голову не пришла мысль об этом просто сказать; обидевшись друг на друга, оба боялись незаслуженно обидеть другого.

После сеанса Толик провожал Лену домой, и они говорили, но лучше бы молчали, настолько пусты, до звонкости, их разговоры.

– Ну, как тебе фильм?

– Хороший. А тебе?

– Да, неплохой.

– Актеры хорошие.

– Да. Старались. Вот этого только момента я не поняла…

А что ответить, если ты этого момента и не запомнил?

– Зайдешь?

А как не зайти, если уже заранее договорились и ждали того, что будет после кино. Хотя на хрен бы сдалось это кино – чего сразу было не заняться сексом?

– Да, только ненадолго, а то мне к вечерней поверке надо бы успеть.

Можно было еще сказать, что плохо себя чувствую, но это прозвучало бы еще нелепее.

– Чаю?

– Да.

– Может, поужинаешь?

– Нет, спасибо, я сыт.

И никому дальше не хватило смелости прекратить все – не совсем, но вот на сегодня и было потом это белье, безусловно красивое на безусловно красивой Лене, и оба они возбудились физически, в чем мало чего чудесного в возрасте немногим за двадцать. Но вот морально остались сухими оба и оба это чувствовали, хотя старательно делали вид, что все так хорошо, что лучше и не бывало.

– Проводить тебя? – спросила Лена, одеваясь.

– Мне же потом придется провожать тебя обратно, и я опоздаю. Давай в следующий раз.

– Давай, – с готовностью согласилась Лена, и формула эта «давай в следующий раз» возникла у них тогда впервые, возвращаясь впоследствии не раз и не два и удлиняя постепенно паузы между теми моментами, которые они полагали за любовь. Сначала полагали, после делали вид, что полагают, а потом просто привыкли.