Шандор Ласло-Бенчик - В тугом узле

— Выносить! — прозвучал приказ. — Вынести все напитки и все продукты! — Оба парня бросились было исполнять его приказание. — Стоп! — остановил их Еневари. — Не вы! Пускай выносит этот дорогой товарищ!

— Но, простите, я не коммунист!

— Я не спрашиваю, я знаю!

— Ей-богу, дорогие господа! Спросите кого угодно, даже мои недоброжелатели подтвердят вам, что я — на вашей стороне!

— Прячешь столько продуктов, сколько хватило бы на целую роту. От нас спрятал? Ждешь красных?

— Может, я перевоспитаю его, генералиссимус? — спросил лысый верзила. Но дядя не стал дожидаться ответа Еневари и поспешно начал выносить продукты. Он потел, сопел, плевался, но не вымолвил ни одного слова. Бородач всюду следовал за ним.

Мы не могли ему помочь, потому что парни, угрожая оружием, загнали нас в кухню.

Потом они выволокли повозку на шинах и заставили дядю Хермана погрузить на нее все продукты. Все даже не уместилось, они выбрали, что получше, а остальное так и осталось лежать на земле.

У входа в погреб на гвозде висела керосиновая лампа. Лысый снял ее и бросил в кучу продуктов. Подождал, пока растекся керосин, и затем поджег. Забегали синие и красные языки пламени, повалил удушливый черный дым.

— Запрягай!

Юци и Фрици равнодушно дали себя запрячь. Дядя забежал на кухню.

— Боюсь, — проговорил он и смачно сплюнул.

— О, господи, столько хорошего дорогого сала, столько чудесной колбасы! — запричитала тетя Жофи.

— Не скули! Я боюсь, что не удержусь и набью морду главному разбойнику, — сказал дядя Херман и, почесав затылок, взглянул на меня: — Пойди-ка ты с ними, сынок. Тебя лучше слушается Фрици.

Но тут тетя Жофи вдруг ощетинилась, как волчица-мать:

— Этот мальчик никуда не пойдет!

— Почему не пойдет?

— И говорить нечего! Он еще ребенок.

— Именно поэтому. Его они не тронут.

— Иди сам, Йожеф!

Дядя еще потоптался немного, поковырял в носу. Потом подошел к шкафу, в глубине которого у него была припрятана бутылка коньяка, и сделал три больших глотка. После этого накинул на себя старый балахон и, не сказав ни слова, вышел и поплелся следом за ослами.

Я хотел было выбежать во двор, чтобы хотя бы погасить огонь, но тетя Жофи удержала меня за руку.

— Погоди, сынок! Пусть они немного удалятся. А тогда ты побеги за ними. Понял? Но только незаметно, мой дорогой мальчик, чтобы они тебя не увидели. Ты должен ловко проследить, куда они направятся.

— Не взять ли мне топор?

— Зачем он тебе, глупенький?

— А если придется сражаться?

— Никаких «сражаться»! Чтобы я и не слышала, этого!

— Хорошо, тетя, а если беда какая?

— Если беда приключится, беги стремглав домой, чтобы рассказать мне.

— Они захватят в плен дядю, вот увидите. И не отпустят домой.

— Твой дядюшка достаточно хитер и сумеет выпутаться из любого положения. Не бойся!

И я побежал за ними. Они направлялись к Замковой горе, потом свернули на юг. Я следовал за ними не по дороге, а поодаль, по тропинке.

Впереди шагал бородач, за ним — оба осла с повозкой. Дядя Херман цеплялся за нее и едва поспевал. Даже издали хорошо было видно, как побагровело его лицо. Еневари с лысым шли немного поотстав.

У въезда в темную долину ослы, как по команде, остановились.

То, что произошло потом, я и поныне так отчетливо помню, словно это было сегодня.

Дядя Херман завопил и побежал к ослам. Но напрасно он орал на них, пинал ногами, бил, трепал, понукал — они ни с места. Он даже встал перед ними на колени, умоляя идти дальше. Но ослы — хоть бы что. Зато Еневари и два его головореза подбежали к дяде и стали награждать беднягу пощечинами, посчитав, что дядя просто-напросто ломает комедию, саботирует приказ.

В конце концов лысый с такой, силой ударил его в лицо, что дядя полетел на землю. Они продолжали бить и пинать его лежачего, колотили прикладами автоматов — и все молча. Дядя не двигался. Тут бородач и лысый бросились к ослам и стали зверски колотить их. Но добрые животные даже ухом не повели и стояли как вкопанные. Тогда Еневари оттолкнул в сторону своих озверевших помощников, снял с плеча автомат и разрядил всю обойму в бедных ослов. Фрици и Юци упали друг на друга и больше уже не страдали.

Их трупы бородач и лысый оттащили к обочине дороги, а сами по приказу Еневари впряглись в повозку, поднатужились, и потянули. Они направились к дому лесника. Это было недалеко, но дорога тут была неважная. А Еневари шел за ними следом, покусывая травинку.

Я побежал, упал, вскочил и снова побежал. И громко, причитая, молился. Я обращался к Иисусу, умоляя его, защитника и покровителя всех несчастных, униженных и преследуемых, опуститься к нам и сотворить чудо. Как в библии. Наложить снова длань на дядю Хермана и воззвать: «Встань и иди!» И чтобы дядя тут же вскочил на ноги, протер глаза и удивился: «Боже мой, однако долго же я спал!..» И чтобы Иисус подошел к нашим милым ослам, и они, свежие и здоровые, тоже встали и затрусили к дому, постукивая своими копытцами. И Иисус сел бы на Юци, а я — на Фрици. А дядя Херман пошел бы пешком — все равно он дошел бы только до корчмы…

Но дяде не понадобился Иисус, он был жив, хотя ему и здорово досталось. Лежа на земле, он рявкнул на меня:

— В бога душу, щенок, ты что вопишь?

Он лежал скособочившись, лицо его было залито кровью, а в остальном вроде бы он не очень пострадал.

— Кто звал тебя сюда?

Я тупо уставился на него, тогда он швырнул в меня комком земли.

— Живо убирайся прочь! Марш!

— Тетя Жофи волнуется за вас.

— Скажи этой женщине, что я приду домой, если не раздумаю.

— Не нужно ли вам чего? Скажите, я принесу.

Дядя исподлобья взглянул на меня:

— Что ты видел?

— Я все время шел за ними следом.

— Ты ничего не видел! Понял?

— Понял, дядя.

— И ты ничего не знаешь. Повтори!

— Я ничего не знаю.

— Ну, беги!

Я хотел было подойти к ослам, но дядя, вытянув ногу, оттолкнул меня.

— Марш отсюда, а то я тебя прибью!

Я не отважился спорить с ним. К горлу подступил комок, но я подавил рыдание, хотя чувствовал себя очень несчастным и неприкаянным.

Словно меня избили, стреляли по мне, — я брел назад, как в тумане, ненавидя весь мир; сил не было, в голове все смешалось. Я взобрался на небольшую горку. Красивый пейзаж, раскинувшийся передо мной, казался мне обманчиво мирным и спокойным. Солнечный свет заливал все вокруг, из труб вился дымок, в виноградниках усердно работали люди, с луга доносился звон колокольчиков.

Но за спиной у меня лежал кровавый путь. И где-то там, посреди него, сидел дядя Херман, глядя в сторону Темной долины. Я успел увидеть, как он с трудом поднялся и, переламываясь в пояснице, заковылял к мертвым ослам. Долго смотрел на них. Потом присел у них в головах, свернул цигарку и закурил.