Шандор Ласло-Бенчик - В тугом узле

Я встаю всегда рано, на самой заре. В это время здесь все еще спят. Спит больничная палата, спит дежурная сестра, внизу храпит вахтер, словом, все погружено в глубокий сон; и даже страшащиеся смерти больные тоже дремлют в эти часы.

Я же ничего не могу поделать с собой — так уж приучил меня этот проклятый будильник. Звонит, бывало, в четыре часа, и — привет постель! Но здесь-то ни к чему так рано пробуждаться. Дела никакого, на работу спешить не надо. Вот и лежу себе на спине (прямо как барин, не правда ли?), скрестив руки над головой, уставившись в одну точку. И мысленно пишу тебе это письмо. В полной тишине.

Правда, к шести часам все испарится, но не беда — завтра в предутренние часы можно будет начать сначала.

Мне бы и в голову не пришло терзать сейчас себя воспоминаниями о минувших передрягах и мысленно ввязываться в перепалку с бывшим бригадиром Яношем Канижаи, если бы несколько дней назад меня не посетил большой начальник — Рыжий Лис.

С тех пор во мне все так перевернулось (и не раз, а, по крайней мере, трижды), что и сейчас еще голова идет кру́гом.

До этого времени я считал, что я — этакий заурядный гражданин, с которым обычно не случается ничего особенного и которому по завязку хватает собственных забот и неурядиц. Своих бед.

Больница наша — прекрасная, современная; все блестит, однако для меня она — весьма тоскливое местечко. Когда я загремел сюда, был ужасно огорчен. Конечно, ведь вдоволь намаялся в полуподвальной квартире, мечтал-мечтал накопить силенок, поднатужиться и выбраться из нее, и вот только-только начал было чувствовать, что это удается, — как, пожалуйста, тебя настигает подлая хворь и все летит к черту.

Я так и сказал докторам, в первый же день сказал, и весьма воинственно, чтобы они поторопились со мной. «То есть как это поторопиться?» А так, говорю, что для меня слишком большая роскошь это лечение. «Роскошь?! Почему — ведь в социалистическом обществе лечение бесплатно…» Послушайте, господа любезные, может быть, и бесплатно. Но суть не в этом. Денег по бюллетеню не густо. К тому же, если тебе известно, что, пока ты здесь загораешь, жена с двумя хныкающими малышами мается в захудалой квартире, да еще не в своей, — мы снимаем ее, — то понятно, что денег по больничному мне недостаточно… Врачи вылупили на меня глаза, ничего не понимают. Не понимают! И головой качают. И спрашивают: «Господин Богар, у вас ведь есть средства на жизнь? Так чего же вы тогда хотите?» И действительно — чего? Пожалуй, ничего другого, говорю, как персонального вертолета, чтобы в летние месяцы курсировать на нем между собственной шикарной виллой на Балатоне и заводом, где работаю. Как раз крыша нашего сборочного цеха плоская, на нее прекрасно можно было бы сажать вертолет. Врачи смеются, похлопывают меня по плечу: шутник, мол. А потом спрашивают: «Сколько вам лет, Иштван Богар?» Ровно тридцать, говорю. «Вот видите, — отвечают, — разве можно допустить, чтобы такой молодой человек сгинул через пару лет?»

Ясно, тут трудно сказать, что можно допустить, а чего нет.

Разумеется, о том, чтобы сгинуть, не может быть и речи: врачи считают, что болезнь у меня не тяжелая и вполне излечимая. Для них — не тяжелая.

Дело якобы в том, что я малость больше, чем допустимо, наглотался за последнее время каменной пыли, отчего у меня в легких и образовались эти дурацкие каверны. Да плюс к тому еще в боку обнаружены какие-то спайки. Старая штука — не знаю даже, когда и как я ее приобрел. Возможно, перенес на ногах паршивую простуду и с тех пор тащу за собой ее след.

Однако, если говорить правду, простофиля вроде меня и половины, а то и больше не поймет из того, о чем рассуждали по моему поводу врачи. В конце концов сестра заявила мне, что, если я не проявлю склонности к выздоровлению, меня уложат под нож. Со страху я тотчас же стал послушным и полностью доверился докторам.

Они мною довольны, хотя я сам собой не очень-то доволен. Никакого особого изменения ни в здоровье, ни в настроении я не чувствую, разве что появилось ощущение, что солидно отдохнул и за прошлое и на будущее. И мускулам моим уже хочется размяться. Но бесполезно: прыгать здесь нельзя, кстати, курить — тоже. Вот и бездельничаю исправно. Голове своей тоже даю отдых — даже газету и то редко беру в руки.

О, господи, и сколько недель уже так?! Пятая идет к концу.

Мне уже давно разрешили вставать, бродить по коридорам. Но что с этого? Только и считаю дни, до среды, пятницы и воскресенья. Орши приходит всегда точно, складывает на тумбочку гостинцы, потом ведет меня гулять в сад. Сядем мы с ней на скамейку и сидим молча. Что мы можем сказать друг другу? И все же нам обоим ужасно неприятно, когда раздается звонок и настает время прощаться. Я провожаю Орши до ворот и смотрю ей вслед, пока она не исчезнет из глаз; тогда я возвращаюсь в палату и снова начинаю ждать.

На прошлой неделе в пятницу меня ожидал большой сюрприз. На те два часа мир совершенно преобразился; впрочем, потом об этом пришлось пожалеть.

Задолго до того, как наступило время посещения, я спустился в вестибюль и стал прохаживаться там, поджидая, как обычно, жену. Хлынул народ, а Орши моей нет и нет, хотя она всегда была одной из первых. На вид Орши кажется этакой птичкой-невеличкой, которую того и гляди вот-вот сдует ветер. Но на деле — куда там. Она выдюжит больше любого мужчины, да и протолкнуться, скажем прямо, отлично умеет. Впрочем, неудивительно: практика давняя и немалая.

Итак, основной поток посетителей проследовал мимо меня, а я лишь стоял как вкопанный, подпирая колонну. Потом я почувствовал, как кто-то теребит меня за руку: трое приятелей ухмылялись и похлопывали меня по плечу. Я сначала даже не заметил их, просмотрел, как они подошли. Ведь до сих пор, на протяжении стольких недель, никто не поинтересовался мною ни из бригады, ни из цеха. Правда, чего бы им интересоваться?

Ну зато сейчас они проявили такое участие и доброжелательство, словно намеревались одним махом исправить упущенное. Еще слава богу, подумал я, что они пришли только втроем, а не всей бригадой — то-то наделали бы шума.

Миша Рагашич вел первую скрипку, ему активно подыгрывали и оба старика: дядюшка Яни Таймел и Лазар Фако. Мне даже и слова не давали молвить, я только бессмысленно моргал.

— Бедный парень, бедный парень, как он паршиво выглядит!

— Я же говорю и всегда говорил: нельзя доверяться докторам. Вот и мой зять, послушайте, складный парень был, здоровый, как бык, и все такое, пока…

— Кому, черт возьми, интересно слушать сейчас про твоего зятя, Лазар!

— Но это же как раз к месту! Потому как и он был здоров-здоровехонек, пока однажды не обратился к врачу. Это случилось во время сбора винограда. Ему нужен был небольшой отпуск. Он и пришел к врачу, придумав такие жалобы, которые, по его мнению, обеспечивали ему три свободных дня. Но в поликлинике его начали мучить расспросами. Стали проверять по всем швам. Посылать туда и сюда на осмотры и анализы, передавали из рук в руки. Тут уже отступать было некуда. Ну, в сборе винограда он, правда, втайне поучаствовал, но процедурам не было конца. Пришлось ему и в больнице полежать, и дома поваляться в постели. И так попеременно продолжалось долго. А спустя год мой зять и впрямь стал инвалидом. Получил ограниченную трудоспособность. Стал больным от того, что назвался больным. Вот как бывает!