Шандор Ласло-Бенчик - В тугом узле

Когда я заметил, что этот человек и вправду знает, чего хочет, и одинаково разговаривает и с нами и с большим начальством, я начал его уважать.

Помню, я еще был на заводе зеленым парнем (проработав только полтора-два года), когда он однажды подошел ко мне в сборочном цеху:

— Слушайте, Пишта. Скоро здесь начнет работать пятимесячная школа по профсоюзной линии, будет готовить наши кадры агитпропа. Вам следует записаться в эту школу. Вот, заполните, пожалуйста, эту анкету.

Меня аж в дрожь бросило, и в отчаянии я стал объяснять ему, что со своей бетонной головой я совсем не пригоден для усвоения таких рафинированных умственных штучек. Сослался также на крайнюю нужду у нас в семье, вследствие чего для меня трудовые показатели, сверхурочная работа — это как спасательный пояс для утопающего; где уж мне, мол, сидеть с разинутым ртом на лекциях. Словом, я просил его направить в эту школу кого угодно, только не меня. Я лез из кожи, придумывая все новые и новые доводы, а Беренаш только кивал головой, и сердце его, очевидно, именно тогда прониклось сочувствием ко мне. Потом он похлопал меня по плечу и сказал:

— Хороший вы парень, Пишта. Я знал, на кого можно рассчитывать. Словом, после обеда заскочите в профком, я дам вам рекомендацию.

Мне вдруг стало страшно весело: я понял, что мне не тягаться с этим стариком, и я, не зная, плакать мне или смеяться, подписал ему бумагу, желая его порадовать. Прошел я затем эту школу — напичкали мне всячески голову, а в результате — ничего: в сборочном у нас профуполномоченным как был, так и остался Арпи Хусар, не кончивший никакой школы. Но дядюшка Лайош был очень доволен. По-видимому (так я решил), для него было существенно лишь то, что он готовит кадры и что при случае может доложить, что у нас профсоюзная организация на высоте. Я тогда был еще неподкованным конем и многого не соображал. Только теперь я начал понимать, что старый Беренаш — далеко не бутафорская фигура, что он мудрый человек со своей рассудительностью и безотказностью.

Старший мастер Переньи был самым молодым из троицы, впрочем, по нему это не было заметно. По нему вообще ничего не заметно. Главный начальник большого сборочного цеха, ходячий механизм, вычисляющий, наверное, на бумаге, пойти ему сегодня пообедать или нет. И всегда говорит либо с чужого голоса, либо то, что предписывают различные правила, таблицы, инструкции. Ишпански всегда заботился о том, чтобы в его окружении были такие вот люди-машины. И действительно, на что уж у нас в сборочном был обычно хаос, но Эндре Переньи — единственный, кто без нервных конвульсий вполне надежно мог в нем ориентироваться…

Наверное, на моем лице нельзя было прочесть особого, воодушевления, потому что дядюшка Лайош начал меня утешать:

— Выше голову, товарищ Богар, от всего есть свое лекарство.

— Даже и от судьбы, дядюшка Лайош?

— И от судьбы мы кое-что припасли для тебя.

— Я так и думал.

Тут Рыжий Лис вскинул брови:

— А вы что, уже знаете?

— Я знаю только то, товарищ начальник, что вы не пришли бы сюда просто так, из любопытства.

— Это верно. У нас имеются планы на ваш счет, молодой человек.

При этих словах у меня мурашки побежали по коже.

— На мой счет?!

— Они станут актуальными, когда вы выздоровеете. Но тогда — сразу же, немедленно.

— Через девять дней, — назвал срок Переньи. — Двадцатого, в понедельник утром.

— Что-то мне трудно понять, товарищ Переньи. Раскройте хоть секрет: откуда вы взяли эти девять дней — на картах ли нагадали, или кукушка накуковала?

— Мы говорили с главным врачом.

— Понятно. А если главный, к примеру, сказал бы: «Видите ли, как сказать…» — то этот разговор сейчас и не состоялся бы?

Ишпански рассмеялся:

— Нет, все равно состоялся бы. Мы бы и тогда постучались в дверь палаты, принесли бы апельсины, шоколад и свои добрые пожелания… Но не будем тянуть время. Что означает сейчас для нас полная реорганизация предприятия, это и вам хорошо известно. И к концу месяца я хочу иметь ясную картину всего — причем уже в новой расстановке. Понятно?

Переньи для большей ясности рассказал мне об этой новой расстановке. Хотя мы о ней уже немало слышали. Суть ее сводилась к тому, что центральный сборочный цех переезжает в новые помещения заводского корпуса на Шорокшарском шоссе. И там впредь будет осуществляться серийное производство. В центральном заводском здании останется лишь несколько подразделений. Экспериментальный цех, затем — цех прототипов, а также производство уникальных образцов. И последнее — что организованное по-новому гарантированное обслуживание станет базой внешних монтажных работ.

Выходит, они хотят — раз-два и все осуществить? Мы так полагали, что это произойдет не раньше осени.

— Словом, дел тут по горло, дружище Богар, — ободряюще добавил Лайош Беренаш. — И на твою долю достанется. Поэтому мы и пришли.

Что я должен теперь делать — радоваться? Но, пожалуй, прежде всего надо быть начеку.

— Мы отказались от наших прежних наметок, и я решил, что для внешних монтажных работ мы не станем создавать новое подразделение, а поставим на них бригаду «Аврора», — произнес Ишпански таким тоном, точно делал великое одолжение. — Испытанную старую бригаду. Вы заслуживаете доверия. А я редко ошибаюсь.

— Численный состав бригады мы, разумеется, увеличим. Вас будет шестнадцать человек, — проговорил мастер Переньи, как бы заканчивая этим подготовку к главному.

Но меня в данный момент не очень и волновало, останемся ли мы маленькой бригадой, или нас превратят в большую, я скорее искал возможность как-то ускользнуть от всего этого. Даже на поточном производстве, и то в сто раз лучше. Хотя и куда скучнее, но зато гораздо спокойнее, а главное, распорядок работы всегда постоянный.

— Товарищ Ишпански! Можно вам все-таки сказать?

— Говорите!

— Боюсь, я не подойду для внешнего монтажа.

— Не скромничайте, дружище! Сколько лет мы вас уже знаем? Двенадцать?

— Да, пожалуй, и побольше, — проговорил Беренаш. — Мы помним его еще учеником.

— Не в этом дело, шеф. Я не боюсь никакой работы. И меня не смущает, когда надо вкалывать на заводе. Даже если нет-нет да приходится куда-нибудь выскакивать на периферию, — что ж, порядок: раз надо, значит, надо. И мы делали. Товарищ Переньи может подтвердить, что на нас не жаловались. Но если мне теперь придется по горло окунуться в этот внешний монтаж, то так ведь можно и навечно закиснуть в провинции. Декада — здесь, декада — там. Бродяжническая жизнь, бесконечные «порожние рейсы». Не сердитесь, но лучше уж переведите меня тогда в другую бригаду. Куда угодно.

Интересно, сердиться начал не Ишпански, а Беренаш:

— Послушайте, милейший! Вы тут несете всякую чепуху, вместо того, чтобы дослушать до конца. Вы ведь даже не знаете толком, о чем идет речь, а уже сотрясаете воздух. Побольше самодисциплины, коллега, самообладания!