Шандор Ласло-Бенчик - В тугом узле

— Не лайся, Богар! Ты должен быть там!

— Что, Дунай загорелся?

— Не ломай голову, что́ и где загорелось. Ты должен выручать родину — и все!

— Пусть патриоты и спасают.

— Не позже чем через час ты должен быть на площадке.

— Чтоб тебе пусто было, батя!

— Аминь. Если не явишься, то на заводе не показывайся — вышвырнем за ворота.

Я сидел на кровати и слышал, как он, убегая, крикнул:

— Пинков тебе надавать или сам придешь?..

Все мы явились «сами».

Рядом с папашей Таймелом трясся второй наш Яни, Янош Шейем. Мы называли его строгальщиком идей, мозговым слесарем. Сейчас он занят тем, чтобы стать как можно меньше. Он словно сложил свои кости, поместив где-то между ними голову. И сидел немо и недвижимо, как комар на плюще. Это сравнение с комаром не случайна пришло мне в голову. Ведь Яни Шейем настолько худ, что ни в отечественной легкой промышленности, ни в частном секторе невозможно было найти одежды — даже самых малых размеров, в которой бы он не утонул. Наверное, если бы он натянул на себя макаронину, она и то болталась бы на нем. Шейем — легкомысленный, склонный к мотовству типчик, который тянется к любому достатку, но так и остается навечно озорным неимущим бродягой, никогда ничего не принимающим всерьез, даже самого себя.

Вообще говоря, все вокруг него словно кипит, у него нет никаких сдерживающих центров. Он одинаково сверхпочтителен и с мастером по ковке котлов, и с уборщиком мусора, обращается к ним «господин», тогда как больших авторитетных руководителей, если вдруг они заглянут в цех, называет «товарищем начальником», а то и просто «товарищ коллега» и разговаривает с ними так, словно они вместе свиней пасли. У него и неприятности были из-за такой непочтительности, и в своем личном деле он подкопил солидное количество письменных выговоров на фирменных бланках и с печатями, чем очень гордился.

И все же Яни никак не мог отвыкнуть от своего шутовства, а может быть, и не хотел. Более того, пустил слух, что дирекция специально для него заказала столичному Печатному двору изготовить бланки с его именем и фамилией, прочими данными и готовым текстом, остается, мол, только вписать дату и вид дисциплинарного проступка. Однако ему быстро все прощалось, потому что руки у него буквально золотые, и работает он, как фокусник, мгновенно, словно играючи, выполняя самые сложные специальные задания. Однако Канижаи, когда предполагалось возможное посещение начальства, отсылал обычно Яни Шейема куда-нибудь подальше.

Четвертый пассажир — Якоб Виола. Единственный, который сумел и в этом гнусном положении найти правильную линию поведения, срочно заснул. Наш Якоб — отчаянный грубиян, и все же ему можно только позавидовать. Потому как, если ему не понятно, что вокруг происходит, или если он оказывается в более суровых обстоятельствах, чем обычно, он делает самое простое: плюет на них и доверяется своему инстинкту.

Всю физическую работу он выполняет с чрезвычайной старательностью, как говорится, на полном паре. Заменяет ли блок клапана или приваривает ушки к баку, подвинчивает парочку винтов или взваливает на плечо лист фасонного железа, то, глядя на него, можно залюбоваться. Но если уж бездельничает или манкирует, то не найдется такой сонливой букашки, которая могла бы с ним соперничать. А уж как силен спать! Он так глубоко и мгновенно погружался в сон, что ни шум, ни треск, ни гвалт, ни грохот мировой войны не в состоянии были пробудить его. Вот и сейчас: поджал ноги, опустил руки, прислонился спиной, к танцующим ящикам и устремил лицо к небу. И весь какой-то обмякший, как тертый сыр на теплом блюде. И что-то снится ему — это и видно и слышно. Сны его подсказаны его желаниями: в первую очередь — вкусная и сытная пища, стакан доброго вина и объятия собственной жены. Он сопел и причмокивал, смачно похрюкивал, а иногда на губах его даже пузырилась слюна, и в этих пузырьках дрожал лунный свет.

Я не встречал еще такого мудреца, который с определенностью мог бы сказать, что́ за штука такая — счастье. А вот Виола мог, он наверняка знал, что́ это такое. Для него это, когда как сыр в масле катаешься. По его убеждению, ему стоит только руку протянуть и — на тебе!

— Я уже, дружище, ухватил такую женщину! — поведал он мне прошлой осенью. — Мне, ей-богу, везет: вот еще четыре-пять годков повкалываю, и у меня будет свой домик, а тогда уж я буду купаться в удовольствиях.

И ко всему этому природа наградила его мощной лапой. Сам он среднего роста, приземистый, этакий «человек-колбаска». Вообще-то он одного возраста с Яни Шейемом, но лапы у него действительно здоровущие. А по его мнению, и этого вполне достаточно, — было бы что грабастать. А это всегда будет: и бог подаст, и государство, да и по справедливости положено… А потом, говорит, и родители со временем помрут.

Так рассуждает Виола. И он прав, потому как ручищи ему действительно достались, по сравнению с другими, вдвое больше. Хотя и все мы тут — представители одной «команды»: ладони что лопаты. Но только у нашего Якоба ловкости и проворности куда больше, и, если где запахнет чем-то, что можно хапнуть, руки Якоба тут как тут, уже наготове. И в конце концов не беда, если отламывается совсем не то, чего ждал: дома все пригодится.

А здорово, если бы я умел так спать, как Виола. Но ветер давно уже выдул сон из моих глаз, и в голову полезли всякие мысли. Хорошо еще, что они не видны постороннему глазу.

Меня всегда раздражало не то, что где-то ожидает какая-то срочная работа, и нужно, чтобы мы отлично и быстро с ней справились, а то, что многие, начиная с бригадира Канижаи и до старшего мастера, всегда смотрят на нас как на этакую бездушную рабочую силу. Почему, к примеру, на этот раз не сказали, не объяснили, что́ за работа нас ждет, что́ от нас требуется? Какова цель этой ночной штурмовщины? Только так: давай, давай, живо, работяги! Почему они думают, что с нас достаточно, если мы на месте увидим, что́ нужно делать? А до этого довольствуйтесь, мол, тем, что «Лайош Кошут повелел…» [3].

Где-то я читал — я вообще люблю читать хорошие книжки, — что самая важная производительная сила — это рабочий. И тому подобные распрекрасные вещи. И все же иногда такое услышишь, что рот разинешь. Канижаи как-то недавно бросил мне: мол, надень себе на морду звукоглушитель, потому что, если, дескать, колесо начнет управлять рулем, а не наоборот, то беды не миновать. Я ему сказал на это, что-де тогда надо, чтобы колесо отучилось думать. Только дело в том, батя, что буксу колеса нельзя исключить из конструкции. Разве что надо лучше смазать, чтобы не скрипела. На это он ответил, что советует мне быть осторожнее, а то рано или поздно я крепко обожгусь, если буду распускать язык.