Шандор Ласло-Бенчик - В тугом узле

— Ну, и лучше мне, что ли, оттого, что я знаю?

Когда мы закончили у них монтаж, уже стало ясно, что мы оба подходим друг другу. Обыкновенная история. Она жила в общежитии, а я снимал койку у одной бездетной пары. И муж и жена были железнодорожниками, и мы хорошо ладили. Я жил у них уже пятый год. Они довольно-таки редко бывали дома, но я, однако, не решался пригласить к себе Орши. Мы больше совершали воскресные загородные прогулки или бродили по городу. За всю жизнь, наверное, я не пересмотрел столько кинофильмов, сколько за то время. Потом меня взяли в армию, и Орши приезжала ко мне каждый раз в день посещения. Когда Орши забеременела, я попросил двухдневный отпуск, и мы обвенчались. Вернувшись после демобилизации, я застал у железнодорожников уже другого жильца. Надо было срочно искать квартиру. Так, после долгих блужданий, мы попали к тетушке Бачко. Орши в то время уже не работала в цеху: она прошла переподготовку и стала работать в лаборатории на исследовании материалов. Потом родился Тер — Петер Богар, и она осталась с ним дома. А я нанялся тогда ради левого заработка к мастеру Яноши, занимавшемуся изготовлением надгробий. Нужно было! После трех веселых лет, когда наш парнишка немного подрос и уже не было необходимости сидеть дома, Орши вернулась на фабрику. Однако ее место в лаборатории было занято; ей предложили вернуться в цех. Она отказалась. В конце концов дело как-то уладили, и она осталась в лаборатории. Правда, ей дали работу ниже рангом: мыть пробирки и колбы, следить за чистотой приборов и прочего оборудования. Получала она за это пустяки: тысячу восемьсот форинтов в месяц. Зато работа здесь была в одну смену и малыша Тера Орши могла забрасывать перед работой в детсад и забирать обратно. Но путь неблизкий: час туда, в Уйпешт, и час обратно. Да плюс к этому — заботы, ожидавшие ее дома. Там, где мы жили, магазинов и лавок рядом не было. Поэтому всю тяжесть закупок я брал на себя, и уже вечером, после второй своей работы, заявлялся с сумками домой. Но я любил свою работу, какие бы авралы ни были. Оршока же на новом рабочем месте чувствовала себя неважно.

— Если бы не Тер, я бы лучше ушла назад, в цех.

Но Тер, слава богу, уже существовал, и поэтому приходилось мириться. Жизнь текла однообразно, как работа машины. Но машины, по крайней мере, не думают и не огрызаются друг на друга.

В четыре утра я должен был вставать, в пять будить Оршоку и отправляться в город, еще затемно: в шесть уже начиналась работа. А Орши в это время брала за руку Тера и бежала с ним к автобусной остановке. В семь часов она уже должна была приниматься за свою лабораторную посуду.

В половине третьего у меня официальный конец рабочего дня, но всегда на час-другой находилась сверхурочная работа или какое-нибудь заводское мероприятие, на котором я был обязан присутствовать.

В четыре часа дня Орши одевала Тера в детском саду. А я в половине пятого — пять наведывался в мясную лавку, потом в продовольственный магазин, в овощную лавку, кое-когда забегал и в пивную, что на углу. В половине шестого — шесть я был уже у господина Яноши, брал в руки долото и молоток и обрабатывал глыбы камня.

Около восьми вечера я заявлялся домой. Комната встречала меня множеством запахов: молока и ужина, запахом выстиранного белья и запашком выглаженного, сыростью отдраенного пола и горьковатым дымком очага. Но мой приход еще не означает, что я уже дома: я должен был вынести мусор, принести воды, наколоть дров для растопки и заготовить топливо на завтра. Только после этого я мог сполоснуться у умывальника. Потом мы ужинали, мыли и вытирали посуду. Тер нырял в постель, а мы с Орши садились и смотрели друг на друга. С надеждой и нежностью, а когда и недружелюбно, колюче. В зависимости от того, что у нас намечалось в репертуаре. И всегда мы мечтали о субботах (хотя они и обманчивы) и главным образом о воскресеньях.

И все же мир работы — далеко не скучный мир. Барахтаешься, словно в большом потоке, крутые повороты которого увлекают тебя за собой, и, если вдруг это бурное течение утихомирить, мы, словно испугавшись тишины, сами взбаламучиваем его.

Мы с Орши еще в одном нашли друг друга: у нас скопилась целая уйма книг. Они выстраивались рядком на висячих полках, прикрепленных к потолку, — иначе их некуда было бы девать. Словом, и мы приобщались к культуре.

Насколько помню, я никогда не терял в поездках времени, потому что читать пристрастился с детства. Все написанное и напечатанное, что попадало мне в руки, я всегда норовил прочесть. Даже в туалете висящий на гвоздике обрывок газеты и тот пробегал глазами перед употреблением. Все интересное или обещавшее быть им я тащил домой, если это можно было купить. Когда тетушка Бачко в какой-то из дней выставляла в коридоре перед столовой свои книги, я надолго перед ними задерживался и пополнял счет очередной покупкой. За год на это уходила примерно половина месячного заработка. А Орши в этом отношении была еще более одержимой, чем я, — даже стащила парочку книг. Она сохраняла аккуратно переплетенными и школьные учебники, а также и те книги и брошюры, которые раздавали населению Союз молодежи, профсоюзы, Красный Крест, Народный фронт, Дом культуры, женсовет, завод, городские организации, церковь, Спортивный союз, даже цирк. И у Тера начали уже громоздиться детские книжки.

Все это интересно потому, что когда Оршока в хорошем настроении, она снимает с полки какой-либо из старых учебников, сует мне в руки и говорит: «Открой на любой странице, и я тебе отвечу урок».

Однако эта игра стала у нас все более редкой гостьей. Постепенно и я, да и Орши читать стали только украдкой, можно сказать тайком.

— Я что должна теперь уже за тобою и бритву мыть? — грозно вопрошала она меня, заметив у меня в руках книгу и подозревая, что я намерен надолго ею заняться. Вопрос мог относиться и к бритве, и к инструменту, и какому-то предмету одежды, который я забыл убрать на место. Или когда нужно было что-то по дому сделать, а мне лень было этим заняться. Впрочем, и меня прорывало, стоило мне заметить в руках у нее журнал: «Ой, Оршока, ты сейчас свободна, помассируй мне спину», или: «Вытащи у меня из-под ногтя занозу», или: «Зашей карман на моей телогрейке…», словом, что-нибудь в этом духе.

Черт возьми! Знать бы только, от чего зависит то, что мы подчас становимся рабами обстоятельств, а подчас нет? Если бы только знать, почему человек чуть не каждый день делает то, чего не хочет делать? Даже мучаясь? И почему подчас говорит такое, чего вроде бы и не хотел сказать?..

И в тот день с какой гордой улыбкой поставил я на стол бутылку с утиным горлышком.

— Ха-ха, что я нашел! Посмотри-ка.

— Вижу. Наполовину уже пустая.