Шандор Ласло-Бенчик - В тугом узле

У-ух!.. И ни за ради бога не желала поверить, что недостающую часть содержимого мы слизали в компании по определенному поводу. Равно как и в то, что я слимонил эту бутылку. Ну, на это я еще смог бы среагировать как надо, покачав головой и проговорив: «Не в этом суть!..» Совсем не по этой причине я застыл перед столом как остолбенелый. Ай-яй-яй, черт побери! Сейчас я спокойненько привез домой эту проклятую палинку, а хозяйственная сумка осталась висеть на гвоздике в чуланчике у господина Яноши вместе с овощами для завтрашнего лечо. Да, если и есть на этой земле безмозглая животина, то это я! Повернулся, сел на мотоцикл и помчался как сумасшедший обратно в мастерскую.

Собственно, в этом никакой особой беды и не было бы. А началось все с того, что какой-то толстый господин, весь в трауре, заявился в конце дня в мастерскую господина Яноши. Приехал он откуда-то издалека, и чувствовалось, что его по какой-то причине мучают угрызения совести. Во всяком случае, перед нами он разыгрывал из себя этакого щедрого, солидного клиента. Он заказал у мастера большую мраморную плиту с фасонными буквами и даже не стал торговаться. Втроем мы подобрали камень в закутке мастерской. Потом толстяк попросил, чтобы мы разделили с ним его горе. Тут же он что-то стал нести о материнской любви и о блудном сыне, непрестанно шмыгая носом. И после каждой фразы усердно заливал свое искреннее горе из здоровенной фляжки. Потом стал настаивать, чтобы к мы приобщились к этой душевной жидкости. Палинка, похоже, была тайного самогоноварения из слив его сада. Уже один аромат ее дурманил, не говоря о том, что и в бутыль она была заключена необычную. Действие же ее содержимого быстро рассеяло все сомнения на сей счет, потому что палинка очень быстро нагнала такое уныние, какого хватило бы и на Мохачскую катастрофу [4]. Я, правда, не стал пить, хотя и хотелось, — боялся, как бы не попасть из-за нее в беду на мотоцикле. И не потому, что я слишком пугливый, просто она того не стоила, чтобы по дороге меня невзначай остановил дорожный патруль, проявив излишний интерес к моему состоянию и заставив меня подышать в трубочку. Словом, я там только слюни глотал. А господин хороший вдруг почувствовал нужду облегчиться и убежал. И больше не вернулся. Бутылка же, к счастью, осталась на подоконнике склада. В ней еще было прилично палинки. Я быстро накрыл ее своей телогрейкой, а потом незаметно убрал поглубже в рабочую сумку. Даже не попробовал, а уже почувствовал приятное тепло и хмыкнул от удовольствия.

Дома мы обычно не держим крепких напитков. А если в порядке исключения и заведется бутылочка вина или пива, то в тот же день мы ее и опустошим. Я всегда завидовал тем, кто в любое время может подойти к шкафу и предупредительно спросить у гостя (а то и самого себя), мол, что куманек предпочитает: красное вино, белое или что-нибудь покрепче?..

Словом, я так тогда обрадовался этой бутылке, что некоторое время ни о чем больше не думал. Еле мог дождаться, когда заявлюсь с ней домой.

Думал ли я, что мне придется из-за нее дважды мотаться туда-сюда.

Итак, Орши не понравилось ни мое приобретение, ни то, что я забыл в мастерской сумку с продуктами.

— Что за легкомысленные замашки? Вы не это мне обещали, Иштван Богар! — В таких случаях она всегда переходила на «вы».

— Я голоден, Оршока. И хотел бы мирно поужинать.

— Вот как? Хотел бы? Не знаю только, что́ бы вы сказали, если бы я забыла приготовить ужин? Если бы я была такой женой, которая после работы развлекалась бы, посещала кафе?! Ходила в компании?! Мальчишку забыла бы в детском саде?! И не ожидала бы своего дорогого супруга каждый день в чистой квартире, не стирала бы ему грязные подштанники, не была бы ему всегда послушной наложницей?! Что бы вы тогда сказали?!

— Значит, вот как ты обо мне думаешь?

— Насколько мне известно, я еще ни разу не возвращалась домой навеселе. Никогда не тратила наши деньги на то, на что, может быть, мне бы хотелось. Я не провожу время со случайными или постоянными дружками или подругами. Я не дала повода ни разу никому пригласить меня в гости. Не хожу ни на какие бригадные междусобойчики, не являюсь постоянным участником всяких мероприятий… Но я еще могу попробовать. Или вы думаете, меня не приглашают?

— Что такое, что такое, Золушка? Или принц какой появился на горизонте?

— А если бы и появился?

— Скажи ему на всякий случай, чтобы отвязался от тебя.

— Почему? Может, тот, кто заговорит со мной, совершит преступление?

— Если кто захочет к нам примазаться, то я отыщу этого негодяя и вспорю ему брюхо, кто бы он ни был. И тебе полезно это знать.

— Ну конечно, я же занята. Можно сказать, служанка. Рабыня. Вам этого не кажется?

— Знаешь что? Не готовь на меня, если тебя это обременяет. Не обстирывай меня, если тебе это тяжело. Пожалуйста, ложись на солнцепеке и загорай, проделывай на газоне с утра до вечера сальто-мортале. Я сам себя обслужу. Не бойся!

— Значит, сами?

— Да, сам.

— Не знаю только, на дне какой ямы вы будете пробуждаться на рассвете! Ведь у вас и угла-то нет, где голову преклонить, если в беду попадете. И ни отца у вас нет, ни матери.

— Зато счастье, что у тебя есть. Не правда ли? А потом, если мне память не изменяет, именно я вытащил тебя из этого поганого общежития!

— В этом общежитии мне и то жилось веселее, чем тут, с вами рядом, Богар! Конечно, вам этого не понять…

Действительно — нет. Я схватил сковородку и вместе с ужином вышвырнул во двор. Чтоб ему пусто было — с такой приправой мне не нужна жареная колбаса. Тут и Орши подошла к столу, взяла бутылку и тоже швырнула ее подальше, в кусты. Бутылка еще не успела упасть, как я перехватил руку Орши и дважды шлепнул по ней. Орши даже не вздрогнула. Сейчас она действительно походила на девушку-индианку. Недаром это приходило в голову многим, кто ее видел. Она стояла равнодушно, ничем не выдавая своих чувств. Даже глаза ее можно было сравнить с глубоким высохшим колодцем, таким глубоким, что недосягаем взгляду, по крайней мере, моему. И вдруг она снова перешла на «ты»:

— А теперь уходи.

— Ты получила то, что заслужила.

— Видеть тебя не хочу, Иштван Богар.

Тер тряс сетку кроватки и сердито кричал, не помню даже что. Орши уложила его, прикрыла одеялом, потом обратилась ко мне:

— Знаешь, кого бей? Ту голубоглазую цыганскую шваль у себя на заводе, но не меня. Меня — никогда!

Я натужно рассмеялся. Я как раз рассказывал накануне, что у нас на работе раньше много было таких трудяг, которые чуть не с песнями работали, а уж насвистывали-то обязательно. Теперь таких не слышно у нас, и песни умолкли. Правда, недавно в малярный цех пришла откуда-то голубоглазая цыганочка. Она красит у нас металлоконструкции и напевает. Поет она хорошо, а вот красит неважно. Я смотреть не мог на ее продукцию, взял у нее кисть и показал, как надо накладывать краску на трубки.