Шандор Ласло-Бенчик - В тугом узле

Яростная страсть двигала этим человеком: любой ценой выделиться из общей массы, казаться бо́льшим, нежели он был на самом деле. Но иногда, правда, толстый панцирь, покрывавший его, словно лопался, и тогда можно было заглянуть в глубины его души, оставалось только дивиться тому, как могли уживаться в нем, сосуществовать, перемешавшись в одном сосуде, огонь и вода, свет и мрак.

Как-то мы устанавливали под открытым небом экспериментальный ветровой двигатель. Неожиданно на нас обрушилась страшная гроза, с громом, молниями и нещадным ветром. Мы повскакивали, чтобы собрать все, пока не промочил ливень. И только Рагашич остался на месте. Казалось, он как-то надломился от вида молний и от раскатов грома и стал часто-часто креститься. Ха-ха, этот носорог с накачанными мозгами может, оказывается, бояться? Значит, когда хорошая погода, он просвещенный и атеист, а когда небо черно и гремит гром, он суеверный и трусливый человек. Не очень-то подгоняются друг к другу эти составные части его внутреннего устройства. Что же касается его внешнего облика, то и тут составные были не очень ладно скроены. Словно должны были родиться близнецы, но создатель в последнюю минуту передумал и двойню совместил в одном. Подгонка и правда получилась не очень удачной. Огромная шаровидная голова на бычьей шее; нижняя челюсть — как у хищного животного. Широченные плечи и тоненькая, как хлыстик, талия. Руки и ноги — короткие, наверное, лишь на три четверти положенной длины, но зато тем толще. К тому же он сильно облысел: спереди голова голая, а с темени назад свисают густые волосы. Чтобы скрыть это, он всегда носил на работе кожаную кепку, а вне работы — шляпу.

Для нас все это не представляло особого интереса. Отчасти мы уже привыкли, а отчасти потому, что и Рагашич не так уж выделялся своими характерными формами из чрезвычайно пестрой окружающей массы. Разве что Яни Шейем, как правило ради шутки, подначивал его:

— Ой, Мишике, приобрел бы ты себе как-нибудь верховую лошадку и разъезжал бы на ней. Поверь, в седле ты выглядел бы суперзвездой. А когда ты пехом разгуливаешь в обществе, то невольно на память приходит профессор Хиршлер, а точнее — его опыты по регулированию деторождения…

Сказав это, Яни тут же, разумеется, пускался наутек, потому что Рагашич был очень обидчив и никому не разрешал каким-либо образом задевать себя. С него достаточно было того, что он сам знал, каков он. И он пытался как-то скрыть это одеждой. С особым тщанием выбирал он себе костюмы и прочие причиндалы. Он носил лишь то, что еще даже не успело войти в моду. У него был музыкальный портсигар и газовая зажигалка в кожаном футляре. Галстук он закалывал булавкой с камнем, а на пальце носил перстень с печаткой. Первым среди нас он стал носить противосолнечные очки из настоящего стекла. Мы, стоило полить дождику, пускались наутек, а он раскрывал изящный зонтик и только посмеивался над нами. При взгляде на него, у меня всегда рождалось чувство, что все его ухищрения не только стушевывают, а, наоборот, усиливают, делают более резкими противоречия между формой и содержанием. Впрочем, меня это, конечно, мало трогало: каждый, здороваясь, снимает ту шляпу, какая у него есть.

Но он гулял с прелестной женщиной.

Корнелию мы видели лишь изредка, да и то издали. Знать мы тоже мало что знали о ней. Якобы она была на пять лет старше Миши и работала кассиршей в магазине в центре города, где продавались лампы и люстры. У нее была девочка, уже школьница, внебрачный ребенок. Жили они у родственников, где-то в Келенфельде, в престижном районе. Миша часто встречался с Корнелией, но они обычно ходили в такие места, где вряд ли могли нас встретить. В кафе с музыкой, в театры, в оперу, когда и на концерт. Они часто ужинали в лучших ресторанах, а по воскресеньям порой уезжали куда-нибудь на поезде или плыли на пароходике в Эстергом, Вышеград.

Многие только плечами пожимали: мол, все хорошо, но какого черта Миша не женится на этой женщине, раз уж тратит на нее такие огромные деньги? Тем более что, по слухам, для Рагашича не было проблемы, куда привести Корнелию. Правда, слухи эти исходили от самого Миши. Иногда он, бахвалясь, утверждал, что живет совсем по-иному. При этом он тут же как бы облекался в профессорскую мантию:

— Знайте же, дружки-приятели из полуподвальных квартир, мир этот все еще не совершенен. Но я-то, по крайней мере, нашел себе отличное место. Во-первых, чудесный маленький дворец. Немного далековато? Ну и плевать на расстояние, если он того стоит. Потому как кругом там — великолепный, как на картинах, пейзаж, тишина и спокойствие. Подлинный земной рай, дорогие мои ближние, нечувствительные к прекрасному. Конечно, все у меня там на современной основе, так сказать, на принципах гармонии природы и техники. И во-вторых, с тех пор, как там вместе со мною живет моя дорогая мамочка, мне дома и пальцем не приходится шевелить — мамочка обо всем заботится. А она тем самым и себя поддерживает, а посему совершенно счастлива: мол, она еще может быть полезной. Вот так. Словом, я — как у Христа за пазухой. Ну не чудо ли? Эх вы, губошлепы, вы же не умеете жить, потому что у вас нет ни малейшего представления о том, что такое настоящая жизнь!..

Рагашич с матерью жили где-то в Будафоке. Однако никого из нас он к себе ни разу не пригласил.

В первые годы моей работы на заводе я был в бригаде мальчиком на побегушках. Расторопный парень, неопытный новичок. Естественно, на меня возлагали бо́льшую часть вспомогательной работы, постоянно посылали, если нужно было за чем-нибудь сбегать. А однажды Канижаи поручил мне во второй половине дня подскочить к Рагашичу и сообщить ему, что на следующий день мы должны работать на периферии, дело было срочное. В ту пору по всей стране начали усиливать системы орошения. А мы для этих оросительных систем изготовляли шлюзовое оборудование, и нужно было поспевать с этим, чтобы оно было готово к моменту запуска. Миша же в это время находился в краткосрочном отпуске, который ему предоставили, как он сказал, для урегулирования личных дел. И как раз на следующий день у него отпуск кончался.

Я тогда был парнишкой с нестриженой головой и пустым карманом, армия меня тогда еще не обтесала, и моим состоянием был только старенький перечиненный велосипед. С завода я сразу взял курс на Будафок по указанному адресу. Там я, разумеется, не обошелся без расспросов и плутаний, но наконец отыскал то, что мне требовалось.

Однако, прибыв на место, я решил, что произошла какая-то ошибка.

Великолепный, как на картинах, пейзаж оказался голой и чахлой местностью на склоне будафокских холмов. А «маленький дворец»? Убогая, вросшая в землю хижина, свидетельство, по крайней мере, столетней нищеты. Покосившаяся, она примостилась на бережку, в горловине большой выбоины. Улица проходила значительно выше ее, так что при желании можно было даже плюнуть в трубу дымохода. Кривая полевая дорожка вела к воротам домишки, и, хотя она заметно изгибалась, спуск все равно был крутой. На крохотном, заросшем бурьяном дворике не развернулась бы даже крестьянская телега.