Шандор Ласло-Бенчик - В тугом узле

Позднее я узнал от Беренаша — сам Канижаи никогда не хвастался, — что он был сержантом в саперных войсках, служил всю войну, дошел до самого Дона, потом обратно до Словакии, там перешел на сторону восставших, раненый попал в плен к немцам. Освободили его русские, отправили в госпиталь и там поставили на ноги. Родом он был из Будапешта, а на излечении находился в Шалготарьяне. До того, как его призвали в армию, он работал на заводе «Гамма». Но туда возвращаться не собирался, близких у него никого в живых не осталось, даже знакомых он не нашел. Ночь перед встречей с нами он провел в Уйпеште. А утром потопал в город с надеждой, что, пройдя по проспекту Ваци, увидит кого-нибудь из своих или ему подвернется что-нибудь подходящее. Так и получилось: он натолкнулся на нас.

У нас он прочно застрял. С того дня мы все время держались вместе. Поначалу нас было шестеро, потом стали подходить и другие. Через несколько дней собралось уже добрых два десятка рабочих. К концу месяца мы восстановили кузницу, которая по сравнению с другими цехами была разрушена меньше. Хотя и ее привести в порядок было нелегко: ни электричества, ни воды, ни газа — словом, ничегошеньки. Мы только разводили костер да сделали три телеги с бочками и на них подвозили воду.

Жили мы прямо на заводе. Подремонтировали несколько конторских помещений, положили на пол мешки, набитые соломой, в стену вбили гвозди, чтобы вещички повесить, в одном углу соорудили жестяную печку, в другом — поставили ведро с водой, чтобы можно было умыться, посередине — стол. Вот и вся меблировка. Канижаи все смеялся, мол, наконец у него квартира появилась. «А прежде ты где жил?» — спросили мы у него. «А где придется», — объяснил он нам.

Итак, кузницу мы восстановили, но что нам делать, не ведали. Правда, сырья хватало. Послушай, малыш, никогда мне не приходилось видеть так много разного искореженного металлического хлама и лома, как тогда.

И вот Лайош Беренаш начал бегать, обивать пороги разных комитетов, чтобы довести до сведения властей о существовании нашего завода, но от этих многочисленных комитетов так к нам никто и не приехал. Тогда Канижаи сказал, что прежде всего надо сообщить о заводе русским. Верно, сообщить следовало бы прежде всего им. Но как? Канижаи сам взялся за дело. И вскоре к нам прибыл бравый советский капитан, и сказал, что ему нужна цепь. И нарисовал, какая ему требовалась. Раз надо, мы засучили рукава, взялись за дело. И соорудили с десяток цепей. Вскоре капитан вернулся на грузовике, осмотрел нашу продукцию, сказал «хорошо» и спросил, что мы хотим получить, — деньги или продовольствие.

Конечно же мы попросили жратву, чтобы было чем подзаправиться! Ну, и получили свой первый заработок: два бочонка вяленой рыбы, три мешка хлеба и пять мешков картошки. Ты представить себе не можешь, как мы были счастливы. Кое-кто из нас даже прослезился, ей-богу, не вру. Да я и сам от радости чуть не разревелся.

На другой день капитан опять приехал, привез пять передвижных походных кухонь. Они уже были почти негодными. «Ну, мастера, — спрашивает у нас, — починить сможете?» — «А когда надо-то?» — «К вечеру». К вечеру кухни были готовы. Так мы начали хозяйствовать.

Тогда повсюду жизнь заново начиналась. Причем с русскими мы поладили гораздо проще, чем с венграми. Мы ведь не только этим ремонтом занимались, но и потихоньку уборкой и восстановлением. Восстанавливали все, что только можно было. Готовили сохранившееся и подремонтированное оборудование к выпуску продукции. Причем нашим вожаком, душой всего дела стал Канижаи. На заводе уцелело несколько вполне пригодных старых станков. Янош отыскал где-то ветхий грузовичок с исправным мотором, перебрал двигатель, потом загнал автомобиль в цех. Мы сняли с него колеса, подняли на козлы и с помощью полотняных самодельных ремней присоединили станки к задней оси передач. Ну, теперь с помощью станков мы имели возможность делать довольно сложные вещички. Теперь предприятие и на самом деле стало походить на завод. Из Буды к этому времени фашистов выгнали, жизнь стала налаживаться. Работа у нас была все время, Канижаи здорово умел это организовывать.

Но в один прекрасный день весной на завод явился господин Барна, его прежний владелец и директор. Было часов десять, мы уже работали вовсю. Господин Барна тут же принялся выяснять, кто нам дал указание возобновить производство. Канижаи, не долго думая, послал его ко всем чертям. Он вообще нашего директора знать не знал. Тот, разумеется, стал к Канижаи приставать, пока тот не схватил паковку листового железа, в которой было добрых восемьдесят кило, и не взвалил ее на директорскую спину, сказав, чтобы господин хороший оттащил это в цех. Потому что, дескать, право голоса имеет только тот, кто вкалывает по-настоящему. Господин Барна, конечно, сбросил железо, но возникать больше не осмелился. Взбешенный, он удалился. Но на той же неделе вернулся на завод с какой-то комиссией, и были у него официальные бумаги с печатями. Он сказал, что завод его собственность и что он здесь снова будет всем командовать.

Он тут же решил прогнать Канижаи. И это ему едва не удалось, потому как Янош формально у нас даже не числился. Но на защиту Канижаи решительно выступил Беренаш, заявив, что рабочий класс против увольнения Канижаи с предприятия. К тому же кто-то шепнул на ухо хозяину, что этот Канижаи, дескать, прекрасно ладит с русскими. Но мириться с директором Канижаи не захотел. Барна пытался его ущемить, где только мог, а Янош прямо в лицо ему смеялся: «Недолго продлится это перетягивание каната, господин Барна, мы ведь все равно сильнее».

Рабочие избрали Канижаи руководителем профсоюзной организации. Господина Барна после этого чуть кондрашка не хватила от злости. Так ему и не удалось выжить Канижаи, он даже стал его побаиваться. А Янош стоял на своем твердо, ни за что не хотел отступать ни перед кем.

Когда же потом завод национализировали, Янош подал в отставку, и председателем завкома стал Лайчи Беренаш. И по сей день им остается. А Янош никак не желал делать карьеру. Его всячески убеждали, выдвигали, хотели в специальную школу отправить, а он ни в какую. И это потом обернулось против него. Ему приписали, что он-де не поддерживает строй, льет воду на мельницу врагов социализма и тому подобное. В 1950 году его арестовали, хотя у него были документы об участии в партизанском движении. Отправили на принудительные работы, и он несколько лет там отышачил. Из партии исключили. Реабилитировали в 1953 году, а на следующий год он победил в социалистическом соревновании, внедрил всякие там рацпредложения. Его наградили. После вручения ордена, на приеме, он подошел к министру и попросил, чтобы его оставили в покое, что он хочет навсегда оставаться работягой, а не чиновником. И с той поры к нему никто больше не приставал.