Адам Силвера - Что, если это мы

— Я понял, — говорит папа. — Ты хочешь разместить объявление, чтобы разыскать какого-то парня с почты.

— Нет! То есть не знаю. — Я качаю головой. — Это Намрата с Джульеттой предложили. В любом случае шансы нулевые. Я даже не знаю, читает ли кто эти объявления.

Папа медленно кивает.

— Шансы и правда небольшие.

— Ну вот. Говорю же, дурацкая идея…

— И вовсе не дурацкая. Надо написать пост.

— Вряд ли он его увидит.

— А вдруг? Попытка не пытка. — Папа уже открывает новое окно браузера.

— Так, стоп! Нет-нет-нет. Поиск парней на Крейгслисте — очевидно плохая идея для семейного досуга.

Но он уже что-то печатает — и весьма увлеченно, судя по напряженной челюсти.

— Ну пап!

В следующую секунду нас прерывает звук открывшейся двери и следом — стук каблуков по паркету. Еще через секунду на пороге появляется мама.

Папа даже не отрывается от экрана.

— Ты сегодня рано, — замечает он.

— Полседьмого вообще-то.

Внезапно в комнате воцаряется тишина. Но не нормальная тишина, какая бывает ночью или после сытного обеда. Это опасная тишина, начиненная взрывчаткой.

Я решаю броситься на баррикады.

— А мы тут сочиняем объявление для Крейгслиста, чтобы найти парня, которого я встретил на почте.

— Крейгслист? — Мама сощуривается. — Артур, нет. Абсолютно исключено.

— Почему? Ну, если отмести тот факт, что это явно бесполезно и он никогда не увидит моего объявления.

Папа потирает бороду.

— Почему ты так в этом уверен?

— Потому что такие парни, как он, не сидят на Крейгслисте.

— Такие парни, как ты, тоже не сидят на Крейгслисте, — отвечает мама. — Не хватало только, чтобы на тебя открыл охоту какой-нибудь маньяк с мачете.

Я фыркаю от смеха.

— Ну, это вряд ли. Фотки членов? Еще куда ни шло. Но маньяк с мачете…

— О-о. Тогда на правах твоей матери забегу вперед и наложу вето и на фотки членов тоже.

— Да не собираюсь я ни у кого просить фотки членов!

— Если ты размещаешь объявление на Крейгслисте, ты на них напрашиваешься.

Папа бросает на маму быстрый взгляд.

— Мара, тебе не кажется, что ты немного чересчур…

— Что, Майкл? Что я чересчур ?

— Слегка эмоционально реагируешь? Самую чуточку?

— Если я не хочу, чтобы наш шестнадцатилетний сын шлялся по задворкам интернета…

— Мне почти семнадцать!

Папа улыбается.

— Ну, я бы не назвал Крейгслист задворками интернета.

— Что ж, тебе лучше знать, — отрезает мама.

На папином лице проступает растерянность.

— Что ты…

— Хватит, — перебиваю я. — Пожалуйста. Я очевидно не буду этого делать. Глупо тратить время на поиски парня, с которым проговорил пять секунд на почте. Окей? Теперь все могут немного остыть?

Я перевожу взгляд с мамы на папу и обратно, но они меня даже не замечают — чересчур заняты тем, чтобы подчеркнуто не смотреть друг на друга.

Поэтому я выхожу из комнаты и хватаю с обеденного стола ноутбук. Экстренное отступление.

Сердце так колотится, будто сейчас выпрыгнет из груди. Ненавижу все это. Раньше они так себя не вели. Да, временами грызлись — мы живые люди, в конце концов. Но прежде каждый спор разрешался шуткой, а теперь даже шутки ощущаются затишьем во время войны.

Я падаю на диван в гостиной и закрываю глаза — хотя могу поклясться, что они все равно за мной наблюдают. Лошади. Особенно тот конь с огромного полотна маслом, которое висит на противоположной стене. Если это не портрет БоДжека [16], написанный лично Леонардо да Винчи, я ничего не понимаю в живописи.

Из спальни доносится мамин голос:

— …рано прихожу. Прошу прощения? Я перенесла две телеконференции, чтобы…

— Да-да. Как я и сказал… — папины слова едва можно разобрать, — …рано.

— Да ты смеешься, наверное. Это не…

— Ты видишь подтекст там…

— Знаешь, чем тебе действительно стоило бы заняться, Майкл? Не просиживать весь день в трусах за компьютерными игрушками, а потом упрекать меня…

Я откидываю крышку ноутбука и запускаю iTunes. «Весеннее пробуждение» [17], альбом с оригинальным кастом. Я методично жму на F12, пока звук не достигает максимума.

— Мара, прошу тебя…

Джонатан Грофф привычно обволакивает меня, заглушая все остальное.

В конце концов, именно для этого и нужны симпатичные мальчики.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

БЕН

Хотел бы я чувствовать себя пуэрториканцем на улице в той же мере, что и дома.

В средней школе некоторые ребята твердили мне, будто я не настоящий пуэрториканец — потому что слишком белый и знаю по-испански только десяток простейших фраз, вроде te amo и cómo estás [18] . Я в тот же день попросил папу обклеить предметы в квартире стикерами с их испанскими названиями. Он с радостью исполнил мою просьбу, но попутно объяснил, что пуэрториканское происхождение не имеет ничего общего с цветом кожи или знанием языка. Дело в семье и крови, сказал он. Мне это тогда жутко понравилось. (Только не надо думать, что я из тех сумасшедших патриотов, которые при знакомстве сразу заявляют: «Привет, я Бен. Я из Пуэрто-Рико».) В нашей семье папа самый темнокожий — хотя все равно довольно светлый, как обычный белый человек с загаром. Глядя на него, люди ожидают от меня похожей внешности. Уж в папином-то пуэрториканстве никто не сомневается.

И в моем тоже не сомневались бы — если бы застали, как сейчас, за готовкой софрито, когда я лихо смешиваю под Лану Дель Рей кинзу, перцы, лук, чеснок и свежий майоран, пожертвованный нам маминой коллегой. Папа сперва наполняет тарелки салатом, а затем выкладывает сверху рис и каян. Мне достается двойная порция: я еще в детстве полюбил жареный рис, по-видимому, хрустевший на зубах, совсем как мои любимые леденцы. Мама ставит в духовку кокосовый пудинг. Остаются последние приготовления.

Мама стучит меня по плечу и что-то говорит, но я ничего не слышу из-за музыки. Тогда она выдергивает у меня из уха наушник.

— Да что с тобой такое?

Грива ее черных волос переброшена через плечо и благоухает огуречным шампунем. Мама работает бухгалтером в фитнес-зале, но, хотя и сидит весь день в офисе, царящий там запах пота увязывается за ней, как пьяница за бутылкой. Поэтому, вернувшись домой, она всегда первым делом отправляется в душ.

— Нелегкий выдался день, — отвечаю я.

— Хадсон? — спрашивает папа.

— Бинго.

Папа качает головой, не отвлекаясь от мытья кастрюль и сковородок. Этому секрету его научил дедушка: сидя за столом с набитым желудком, особенно грустно смотреть на высящиеся в раковине горы. По смуглым ладоням бегут пенные струйки.

— Диего, давай скорее, я с голоду умираю. — Мама протягивает мне приборы. — Бенито, накрой на стол. Расскажешь всё после молитвы.

Я раскладываю ножи и вилки по обеденным коврикам, спонтанно купленным в магазине на углу, когда наши финансовые дела шли чуть лучше нынешнего. Мамин — в форме совы, ее любимой птицы. Папин — льняной, в черных и белых полосках, которые он вечно ковыряет ногтем, дожидаясь, пока мы закончим с едой. А на моем красуется тираннозавр, пьющий из фонтана. Вот только он не вызывает у меня улыбку с тех самых пор, как я порвал с Хадсоном.