Алекс Гарридо - Книга Дока [litres]

– Поди разберись… А это имеет значение?

– Для меня – нет. Важно только то, что здесь нет Клемса.

– Да. Ты прав. Важно только это. Ты веришь, что это можно исправить?

– Это не вопрос веры. Я не знаю, и мне все равно, можно это или нельзя. Я просто буду… делать, то, что делаю, участвовать вот во всём этом – и не откажусь. Не остановлюсь. Пока не сдохну. Или пока не обниму Клемса.

– И всё будет вот так?

– Наперекосяк, ты имеешь в виду?

– Да.

– Да. Вот так и будет. Может быть… Вот, знаешь, есть такая игра – передвигать квадратики в коробочке, пока не встанут по порядку. Поначалу, пока соберешь правильную последовательность, приходится всё запутывать. Здесь есть такая игра?

– Да, пятнашки.

– Вот. Когда Клемс умер, это совсем неправильный порядок. Я, наверное, пытаюсь выстроить правильный, и пока приходится всё перепутывать.

– Значит, я не сошел с ума.

– С чего ты взял?

И они рассмеялись, и Док так и проснулся – смеясь.

– Ну, это точно не худшее, что я ел в жизни, – улыбнулся Док. – Так что спасибо и не беспокойся. Много мяса, много хлеба, много кофе. Идеальное сочетание.

– И яблочный штрудель!

– Давай сюда.

– Я буду говорить, пока ты ешь. Ты просто слушай, Док. Даже если что-то непонятно или не веришь – ты все равно просто слушай. И ешь.

Калавера вздохнула, расправила на коленях складки платья. Роза как будто сама собой появилась из ниоткуда в ее руке, и она стала отрывать лепестки, один за другим, медленно, размеренно. Раскладывая их на черном кружеве, она как будто составляя фигуру или слово – не разобрать.

– Меня придумала жена одного человека… Он был твой коллега, ты его не знаешь, он из другой группы… был. Он погиб раньше, чем они успели родить дитя. Она не могла с этим согласиться. А она, знаешь, была коллега твоего Гайюса. Психолог в вашей конторе. Она отлично умела работать с горем и переживанием потери. Она всё понимала, но не могла ничего сделать. Даже мысль о том, чтобы перестать горевать, была для нее невыносима. Горе – вот всё, что осталось у нее, всё, что связывало ее с тем временем, когда она была счастлива. Всё, что связывало ее с ним.

Так она жила, и жила. Сумела отвести своему горю точно очерченное место в сердце, в жизни. Воздвигла вокруг крепостную стену – не для того, чтобы защитить себя от боли, напротив. Она защищала свое горе от времени и от перемен. А в остальном она была вполне нормальная. Жила, работала. Больше ничего. Она не собиралась менять свою жизнь, но любовь не спрашивает нас о наших планах.

– Нет, не так! – она стряхнула с колен лепестки, взяла из темноты за плечом другую розу. Задумалась, разглаживая пальцем линию узора на платье. Не отрывая взгляда от переплетения нитей, оторвала один лепесток и положила его в точке пересечения завитков. Нашла другой узел и положила туда еще один лепесток. Кивнула и продолжила говорить:

– Однажды коллега, работавшая с детьми, рассказала ей случай. Как на детской площадке брезгливо обходили ребенка… Такого ребенка. Неправильного. Дети-то ничего, а вот родители… Как от прокаженного. И с осуждением смотрели на его мать, которая привела его. И даже говорили ей, что она должна увести своего урода, чтобы не травмировать их нормальных детей.

И этой женщине, потерявшей любимого и не ставшей матерью его детей, захотелось, чтобы с ней была такая девочка. Вот такая… которую боялись бы обидеть. Пугающая и беззащитная. Может быть, для нее это была история о ее любви.

И она придумала себе, что ее любимый жив, что он привез из далекой страны несчастного изуродованного ребенка. Что они вместе растят свою страшную приемную дочь.

На самом деле она ничего особенного не придумала. Про него – всё правда, он такой и был. И если бы с ним такое случилось – он так бы и сделал, так бы и поступил.

И про меня тоже всё правда. Всё так и было.

Просто это не случилось с ним и с ней. Но могло бы случиться. И тогда они бы так и поступили, как она придумала.

Она сложила эту историю из осколков того, что было на самом деле. Культ калаверы, секретные командировки ее мужчины, кукла канадских дизайнеров. Чтобы всё могло сделаться настоящим, надо, в общем-то, немного. Всего лишь что-то такое, материальное, реальное здесь, за что может зацепиться другая реальность.

Вот эта деревянная пирамида, построенная ради игры. Из нее легко получился настоящий храм, мой дом. И я до сих пор люблю спать здесь. Примерно так же из того, что было на самом деле – из отваги и силы моего отца, из любви и печали моей матери, из несчастья и страдания какого-то ребенка где-то когда-то, – из всего этого зародилась я.

Я полагаю, женщинам вообще легче дается творить из духа материю, а мужчинам – из материи дух. Хотя они все могут и то, и другое. Просто кое-что получается само собой, естественным путем. Так вот, моя мать создала меня из несгибаемого духа моего отца и своей бесконечной любви, из горя и страданий всех детей и особенно девочек этого беспощадного человечества, из отваги и милосердия, из человечности и страха.

Хотя что-то такое – вот как эта дощатая пирамида – уже было. Может быть, это была кукла твоей сестры. И смерть.

– Получается, что любовь… – Док нахмурился, подбирая слова. – Любовь не побеждает смерть, она ее удочеряет.

Калавера медленно кивнула.

– Но как ты впуталась в мою историю?

– Я? Впуталась? – она усмехнулась. Было сколько-то горечи в ее усмешке, сколько-то удивления.

– Сначала я еще не была такой, какой ты видишь меня сейчас. Нигде, кроме ее воображения. Она вела этот дневник сама, а после сделала из него книжку с картинками. Меня не было по-настоящему. Но потом ты потерял Клемса и устроил свой гребаный тайгерм – в первый раз. Ты умирал так долго, что я не могла не услышать. Я, смерть. Ты звал и отталкивал. Вгрызался, когтил, как тигр – и вырывался, как та Фетида. Ты создавал меня заново каждый раз… И создал насовсем. Вот и всё, что я знаю о себе, всё, что могу сказать. С точки зрения рациональной науки это всё не объяснимо, следовательно, невозможно, но ты видишь – ты весь день и половину ночи здесь без перчатки, а они тебя не нашли. Только вот беда: ты застрял здесь, а я застряла с тобой.

– Ладно, – сказал Док. – Давай выбираться. Только вот еще. Откуда взялась рыжая? И та, другая, Мадлен?

– Ой, да брось, сейчас полно народу мечтает, что они – рыжие ирландские девчонки без башни. Ну или еще какие фейри. И вампирских девочек полно. Дети всегда придумывают что-нибудь о себе, и необычных кукол в мире понаделали с избытком. Но то дети. Им можно. А ты создал нас. Видишь, что бывает, когда в это верит взрослый? Настоящий взрослый, не просто галстук-пиджак-портфель или каблуки-помада-паркер. Настоящий живой и сильный взрослый. Вот что с ним происходит, когда он верит в волшебных кукол, фейри, вампиров и девушку-смерть.