Лори Спилман - Счастливые сестры Тосканы [litres]

Я подтянула платье сестры на талии. Помню, еще удивилась, что у нее не вырос живот. Альберто уехал в Америку семь месяцев назад, живот давно уже должен был стать круглым.

– Роза, у тебя когда срок?

Сестра хлопнула меня по рукам и расправила платье.

– На границе нас мигом разоблачат, – сказала она, как будто не услышав моего вопроса. – Дочка слишком к тебе привязана.

– Но я ведь буду рядом. – Я взяла сестру за руки. – Никто ничего не заподозрит. Я буду о ней заботиться, буду кормить – все как сейчас, а ты только на людях станешь притворяться ее матерью.

Роза нахмурилась:

– А свидетельство о рождении? Таможенники захотят взглянуть на него.

– Достанем другое. Эта твоя повитуха за небольшую мзду запросто новое сделает. Тебя запишем как мать, Альберто как отца.

– Ох, Паолина, нас поймают…

– Не поймают. Обещаю. Прошу тебя, скажи, что ты согласна.

Роза тяжело вздохнула:

– Мне надо подумать, сестренка. Ты слишком о многом просишь.

Прошел день. Потом второй. Я еле сдерживалась, чтобы не сорваться на крик. Мне нужен был ответ. А Роза вдруг как-то разом сникла и подурнела, я часто заставала ее на коленях и с четками в руках. Я поставила сестру в ужасное положение, вынуждая ее ради будущего моей девочки пойти на обман. На третий день, когда до отплытия теплохода оставалась всего одна неделя, я не выдержала:

– Роза, ну сколько можно! Умоляю, скажи, что ты согласна притвориться матерью Иоганны. Если не хочешь помочь мне, сделай это для своей племянницы.

Сестра закрыла глаза и перекрестилась, а потом на ее лице появилась улыбка.

– Ты хотела сказать – для моей дочери.

Я засмеялась и бросилась ее обнимать. В тот момент я любила сестру больше жизни и была безумно ей благодарна.

– Да! Для твоей дочери!

В первый день, когда пришлось отлучить малышку от груди, я вся обревелась. Мы с Иоганной обе не желали, чтобы нашу близость нарушила какая-то бутылочка. Мне очень не хватало моментов, когда дочурка прижималась к моей груди и сопела так, будто никто, кроме меня, не мог ее накормить. Но Роза была права: если мы хотели пересечь Атлантический океан под видом тети с племянницей, девочку надо было приучить к бутылочке.

Как мы и предполагали, синьора Туминелли за несколько монет с радостью не только изготовила фальшивое свидетельство, но и подделала подпись чиновника.

Чернила еще не успели высохнуть, когда повитуха нервно протянула листок Розе, явно желая поскорее со всем этим разделаться.

– Я об этом ничего не знаю, – сказала она и, подняв вверх указательный палец, повторила: – Ничего!

У меня сердце бешено заколотилось в груди. Я стала преступницей. Мы с сестрой внимательно изучили новый документ: мать – Роза Луккези, отец – Альберто Луккези.

Я нервно сглотнула:

– Очень похоже на настоящее, никто и не догадается, что оно поддельное. – А потом я увидела графу с именем ребенка: Джозефина Фонтана Луккези – и очень удивилась. – Погоди-ка, ее ведь зовут Иоганна.

Роза положила свидетельство между двумя картонками и аккуратно заклеила края липкой лентой:

– Не говори глупости. Мы с Альберто никогда бы не выбрали немецкое имя.

Она все продумала: и впрямь, ни к чему давать повод для лишних вопросов на границе. Но у меня все равно почему-то стало тяжело на сердце.

В тот сентябрьский день, когда мы садились на теплоход «Христофор Колумб», Роза с Иоганной на руках выглядела как самая настоящая мать. Пограничник только мельком глянул на мою малышку в розовом одеяльце, которое я связала накануне, и не раздумывая проштамповал бумаги сестры. Я с двумя чемоданами и сумочкой с детскими вещами стояла сзади Розы. Сердце от волнения выскакивало из груди, но мне хорошо удалась роль заботливой тетушки, и меня тоже без лишних вопросов пустили на борт. Я облегченно выдохнула. Пока все шло по плану.

– Смотри! – крикнула Роза и показала на толпу провожающих на причале.

Я прикрыла глаза от солнца и посмотрела туда, куда показывала сестра. Там в своих лучших воскресных нарядах стояли наши родители. Они приехали из Треспиано в Неаполь только ради того, чтобы с нами попрощаться.

Слезы застилали глаза, я подняла руку и крикнула, стараясь перекричать шум двигателя:

– Мама! Папа! Я люблю вас!

Папа тоже поднял руку. Мама помахала в ответ и послала нам воздушный поцелуй.

– Ваша внучка! – крикнула я.

Сестра, которая стояла рядом со мной, гордо подняла крошечную Иоганну. Мама схватилась за сердце.

– Bellissima! – крикнул папа, взял фотоаппарат, который висел у него на шее, и сделал снимок.

– Они любят малышку, – сказала я Розе. – Я знала, что они ее полюбят.

– Да, – ответила сестра, – они гордятся внучкой.

А уж как я гордилась своей девочкой!

– Grazie! – крикнула я папе срывающимся от волнения голосом. – Grazie mille!

Я смеялась сквозь слезы и гладила пушистые волосики и розовые щечки Иоганны.

Этот момент можно обозначить как последний в моей жизни, когда я испытала ни с чем не сравнимую радость. Я и предположить не могла, что, отправившись к светлому будущему, где-то там, за темно-синими водами океана, потеряю свою малышку.

Каждый вечер я проводила со своей дочуркой. И каждое утро она засыпала как раз в тот момент, когда наступала пора передать ее Розе. Мы прогуливались по палубе, и пассажирки часто останавливались, чтобы полюбоваться на спящего ангелочка на руках у моей сестры.

– Какая хорошенькая! – умилялись они и спрашивали: – Это ваш первый ребенок? Сколько ей?

– Да, первый, – отвечала Роза. – Нам уже семь недель, и в Бруклине нас ждет папочка.

В такие моменты я испытывала гордость, и в то же время мне было неприятно. Естественно, я не вмешивалась в их разговоры. Никто не должен был узнать о нашем секрете. Но на душе почему-то было так тягостно, будто меня обокрали.

Вскоре Роза перезнакомилась с молодыми мамочками, которые плыли на теплоходе вместе с детьми. Они сидели под зонтиками, рассказывали друг дружке о своих детях, о мужьях и ахали, восторгаясь фотографиями. Мне так хотелось посидеть вместе с ними, но Роза всегда напоминала, что я должна вести себя тихо, как мышка. Обычно она отправляла меня в каюту отдохнуть. А когда кто-нибудь из женщин предлагал поиграть в карты, или когда надо было поменять пеленки, или если сестра просто уставала от ребенка, она звала меня.

Между мамочками как будто бы установилась особая связь, а меня не допускали в круг избранных, и я чувствовала себя брошенной и одинокой. Я тосковала по Рико и уже начала сожалеть о том, что покинула Италию.

Но когда я говорила сестре о своих душевных мучениях, она неизменно отвечала:

– Это была твоя идея, Паолина. Не забывай об этом.

А потом начинала расписывать, какая чудесная жизнь ждет Иоганну в Америке. Говорила, что нам никогда бы не выпал такой шанс, если бы она не согласилась ради меня пойти на обман. И ведь все это было правдой. А то, что я чувствовала себя несчастной… Что ж, подумаешь, вполне можно и потерпеть, ведь сестра стольким рисковала ради нас с малышкой.