Глеб Шульпяков - Красная планета

Подписанная книга лежит на столе. “Эстер!” – зовет она кого-то. Из кельи бесшумно появляется девушка. Она уносит книгу. Эсра протягивает руку. Я пожимаю сухую маленькую ладонь и поднимаю взгляд. В ее глазах мелькает досада, и это досада на упущенную возможность и неиспытанное чувство. Но жизнь состоит из множества историй, большинство из которых остаются непрожитыми, и это тоже читается в ее взгляде. Когда я выхожу на лестницу и оглядываюсь – она исчезла.

…Этот дом сразу понравился мне, он был узкий и высокий и нависал над переулком как старый шкаф с выдвинутыми ящиками. В то лето мы с женой приняли неожиданное решение и сбежали в этот город. Удрали ото всех, как делали в первые годы семейной жизни. В последнее утро нашего бегства я то просыпался, то засыпал снова, а когда просыпался окончательно – когда муэдзины уже зазывали на дневную молитву – жены рядом не было.

Кафе, где она любила пить кофе, находилось прямо напротив лавки. Я подошел к окну и несколько секунд любовался, как, рассеянно улыбаясь прохожим, красивая женщина курит за уличным столиком. Потом я оделся, спустился на улицу, подошел к жене и под горящими взглядами небритых мужчин поцеловал ее. Я с горечью признался жене, что за десять лет город изменился. Улицы приобрели европейский лоск, отовсюду доносилась иностранная речь. Дома, чье печальное очарование заключалось в запущенности, были отреставрированы. Заросшие сады и тесные переулки, где эркеры почти касаются друг друга, словно в низком поклоне, и заброшенные кладбища, оставленные на откуп бродягам и кошкам, – расчистили, вымостили и утыкали урнами и фонарями. Новое время не пощадило даже руины городских стен, их достроили и перекрасили, а что может быть ценнее руин – времени, которое можно потрогать?

Я благодарил судьбу, что застал прежний город, и все больше понимал моего писателя. Только он и муэдзины, казалось, оплакивали исчезновение того, что было. Да и сам я забыл себя прежнего. Те любопытство и отчаяние, например, подтолкнувшие пригласить Эсру, – или надежду, с какой я ждал ее в номере. Перечитывая любовные сцены в собственной книге, я уже не мог ощутить того, что давало мне силы сочинить их. Зачем? Ведь в новой жизни я был счастлив. “Ты так об этом рассказывал, – призналась жена, – что мне захотелось увидеть эту женщину из книги. Я захотела понять, каким ты был в прошлой жизни, когда мы не знали друг друга”. И я согласился, тем более что с прошлым меня уже ничего не связывало. “Эта женщина в книге – образ, – только предупредил я. – К реальности он почти не имеет отношения”. Жена потушила сигарету. “Мне нравится твое настроение, – сказала она. – Надеюсь, скоро ты сядешь за новую книгу”. “Я и сам почему-то верю в это место”, – ответил я.

Не буду описывать медресе, в нем, по счастью, мало что изменилось. Мы сели за столик, я заказал чай, а жена отправилась по кельям, которые теперь превратились в сувенирные лавки. “Ну что? – спросила она, вернувшись. – Она здесь?” Я еще раз оглядел медресе. Официантка… девушка в книжной лавке… Художница за мольбертом…

“Нет, – уверенно ответил я. – Все-таки десять лет прошло…” “А эта, смотри? – показала она глазами. – Так и ест тебя взглядом”. “Похожа”, – ответил я. “Так сходи проверь, – сказала жена. – Вот, оплати вещи. Она как раз идет к кассе”.

Жена сделала подбадривающий знак. Опустив глаза, я вошел на галерею и протянул деньги и сувениры. Под шелест оберточной бумаги наша ночь любви предстала в памяти такой, какой была на самом деле. “Почему ты молчишь, Эсра? – прошептал я. – Ты меня не помнишь?” Мы стояли так близко, что мне ничего не стоило поцеловать ее.

“Меня зовут Эстер, – ответила девушка. – Эсра-ханум в отпуске. Она будет через неделю. Что передать ей?”

Форма сидит на мне как влитая, не то что черниговская – из Москвы! Букет красных цветов, новенький ранец. Ботинки жмут немного, но это ничего, разносятся. Я крепко сжимаю мамину руку. Я слышу, как внутри ранца в такт шагам стучат карандаши в пенале. Сердце бешено колотится. Мне и страшно, и радостно. Все вокруг кажется необычным, и наш подъезд, и молочная кухня, и бочка с квасом.

Стриженые затылки, цветы, банты – на площади перед школой целое море детей. Как здорово, что я тоже часть этого моря! Сейчас начнется линейка, потом урок мира, потом взрослая жизнь, о которой я так мечтал… Но в этот момент кто-то толкает меня в спину. “Жид!” – слышу я. – Смотрите, жид!” В меня тычет пальцем незнакомый мальчишка. Я не знаю, что означает это слово, знаю только, что оно очень обидное. Меня захлестывает ярость. Я с размаху бью обидчика букетом по голове. Когда цветы разлетаются, он бьет меня в ответ. От неожиданности я падаю, из носа идет кровь. Под визг девчонок начинаются драка и свалка, пока нас не растаскивают взрослые. Урок мира я провожу в кабинете директора.

На третий день меня перевели в параллельный класс, но там история повторилась тоже. Я снова слышал “Жид!” и бросался в драку, и снова попадал в кабинет к директору. Вскоре моей матери надоело приходить за выговорами. Она сказала: вы школа, занимайтесь ребенком. А тебя посадят в колонию для малолетних преступников, где ты умрешь от голода (это она сказала мне). Так, не успев начаться, моя “взрослая жизнь” подошла к концу, и я решил хотя бы напоследок хорошо провести время. В свои шестнадцать мой троюродный брат Сашка Гроховский отсидел за взлом столовой и считался авторитетом у малолетних. От него я получил пароль для свободного перемещения по центру нашего города.

Рынок, кинотеатр Щорса, Парк культуры – в центре находились главные детские соблазны. По вечерам мы собирались на заброшенной колокольне, мы играли здесь в карты. По правилам проигравший должен был залезть на верхний ярус, но я стал первым, кому не повезло дважды: я не только проиграл, но и сорвался. Список травм был внушительный. Врач сказал, что я уцелел чудом. Мать рыдала. Свои первые каникулы мне предстояло провести на больничной койке. Целый месяц я учился ходить заново.

В шестом классе за прогулы и драку меня решили исключить из пионеров. На общем собрании против выступила только Аня Макаревич. Это было тем более неожиданно, что Анин отец работал в горкоме. После школьного собрания мы вышли на улицу вместе. Судьба снова убеждала меня в неоднозначности своих решений – мы подружились. Я стал бывать у них дома. Вечно голодный подросток из неблагополучной семьи, я был поражен содержимым их номенклатурного холодильника. Красивая умная девочка или сгущенка? Меня привлекало и то и другое. Как большинство девочек нашего города, Аня занималась музыкой. Она решила перевоспитать меня с помощью инструмента. Я сел за пианино, словно эта девочка загипнотизировала меня. Она села рядом. Я поцеловал ее. То, что потом произошло между нами на диване, было ошеломительно. Оказывается, на свете существовало удовольствие куда большее, чем друзья и карты.