Михаил Любимов - Декамерон шпионов. Записки сладострастника

Григорий Петрович устраивал для Тюркменов дружеский ужин якобы у себя дома, а на самом деле на конспиративной квартире КГБ. Ослепительно сияли хрустальные люстры, на трофейных буфетах мореного дуба стояли фарфоровые овчарки, зайцы и слоны, на стенах висели картины немецких мастеров в мощных рамах, мерно тикали высокие английские часы, и в углу сидел огромный бронзовый Будда.

— Какой у вас дивный дом! — восторгался Кемаль хоромами.

— До революции все это принадлежало одному богатею купцу, — поясняла Алла.

— А теперь все ваше?! — удивлялась Шахназ.

— В СССР все квартиры являются народной собственностью, — равнодушно пояснил Беседин.

Настроение у него было неважное, сын продолжал приносить тройки и двойки, никакие увещевательные беседы не действовали. Кроме того, на днях умерла любимая тетка, которую в свое время он вытянул из родной деревни и помог получить однокомнатную квартиру. Он вообще любил помогать ближним и перевез в Москву всех своих деревенских родственников, иногда они являлись к нему на квартиру, волокли банки с вареньем и солеными огурцами, напивались и слезливо пели ему осанну, хотя про себя считал и его жадным буржуем. После нескольких рюмок настроение улучшилось, и в этот самый момент и затрезвонил Николай Иванович, весь день переживавший семейный скандал, усугубленный тем, что в сердцах Римма Николаевна объявила мужу, что на соитие она пошла по указанию органов, а это уже выглядело совершенно оскорбительно: как же это так? почему с ним даже не посоветовались? за кого же его считают?

Николай Иванович говорил чуть рыдающим голосом, словно Вертинский, исполнявший грустный романс.

— Григорий Петрович, здравствуйте. Это Ивановский. Я утром прибыл из Стамбула. Произошло ужасное… эта… моя супруга, простите, переспала с турецким послом… эта паскуда…

— Но это ваше личное дело… — прервал находчивый Беседин.

— Она говорит, что это вы ее заставили… это безобразие! Я этого так не оставлю… все видели соседи! — последнее особенно волновало Ивановского, ибо по соседству жил критик Гершензон, фигура злобная и имевшая влияние в высоких сферах.

— Что с вами, Николай Иванович? — как можно мягче спросил Беседин. — Разве можем мы использовать жену такого заслуженного партийца, как вы? К тому же крупного писателя? Вы же наша гордость… извините, я занят.

Брошенная трубка повергла Ивановского в полную панику, его писательское воображение уже рисовало картины суда чести, снятия со всех важных постов, запрета на выезд за границу, выселения из казенной дачи, исключения из Союза писателей. Пришлось выпить водки, разбить портрет Риммы, уехавшей навсегда к подруге, и залечь в постель…

За ужином, главным событием которого был жареный фазан, собственноручно подстреленный Бесединым в охотничьем хозяйстве Завидово, прислуживала домработница (лейтенант КГБ), молодая блондинка с толстыми ногами. Отвалившись от стола, проследовали в гостиную на кофе с коньяком, пил один Григорий Петрович, ибо Алла спешила к больному мужу-скрипачу и боялась, что от нее будет пахнуть. В конце вечера Беседин вручил Шахназ малахитовую шкатулку из Федоскино («Я буду счастлив, если вы ее возьмете, мы, русские, тоже восточные люди!»). Посольская чета откланялась, за ними последовала Алла, которая любила мужа и не раз выбивала у Григория Петровича путевки для него в самые престижные санатории страны. Шеф грустно пил коньяк, думал о быстротечности бытия, а лейтенант-блондинка молча убирала посуду, пока Григорий Петрович, заинтересовавшись мелькавшими тут и там толстыми икрами, не пригласил ее к столу, чтобы поставить точку в меню превосходного вечера…

Несмотря на общий прогресс, разработка Кемаля Тюркмена продвигалась туго, и все потому, что шеф запретил проявлять инициативу и назойливость. Поэтому Коршунов взвился от радости, когда однажды раздался телефонный звонок Оксаны, сообщившей триумфальным тоном, что турок только что пригласил ее на ужин, а потом, по всей вероятности, зайдет к ней на кофе.

— Ты можешь перенести встречу? — спросил Коршунов, застигнутый врасплох, — техника в квартире над Оксаной была частично демонтирована.

— Никак не могу, я уже дала согласие… Вы хотите, чтобы он мне больше никогда не позвонил?

— Елки-моталки, — проорал Коршунов. — Так затяни ужин, не спеши домой! Только смотри: не дай бог, произойдет, как в прошлый раз… помнишь? Во сне увидишь тогда все свои загранпоездки!

Это подействовало, и Оксана уговорила посла поужинать в пригородном Архангельском, куда и помчались, нежно лаская друг друга на заднем сидении. Вернулись поздно, Коршунов лично контролировал весь мониторинг. Сухой пережаренный бифштекс и избыток озона настолько обострили вкус Кемаля к жизни, что он без всяких предисловий набросился на Оксану, доставляя несказанное удовольствие молодым фотографам-технарям, смакующим любовные сцены.

— Птичка в клетке! — захлебывался от радости Коршунов, не забывая, что по телефону требовалась особая конспирация. — Козла взяли за жабры, Григорий Петрович! — он размахивал еще влажными снимками.

— Прекрасно! — ответствовал шеф. — Приезжайте и покажите, что вы там понаделали…

Держа на весу драгоценности, Коршунов ринулся в машину, и через полчаса шеф уже рассматривал фото, думая, как скучно и одинаково проходит этот вроде бы приятный процесс у большинства людей и даже у турецких янычар.

— Как же вы предполагаете проводить операцию? — спросил Беседин.

— Очень просто: предъявить ему фото и прижать к стенке.

— М-да, очень интересно. Возможно, он будет министром иностранных дел… думаете, это не изменит его отношения к нам?

— Он уже будет нашим агентом!

— А что? Все наши агенты к нам хорошо относятся? Большинство завербованных на компромате ненавидят нас больше, чем самые злобные враги!

— Зачем же мы тогда делали фото? И вообще зачем затеяли весь сыр-бор? — Коршунов даже возмутился.

— Вы рассуждаете не как чекист, а как разбойник с большой дороги. Где ваш аналитический ум? Да, посол осторожен, старается действовать быстро, думая, что обходит нас. Так было и с Ивановской, и с той проституткой, и сейчас с Оксаной. Он грешит и ждет, что последует за этим, он ожидает от нас гадостей…

Гениальная мысль Беседина сводилась к тому, что посла следовало отучить от страха перед органами и дать ему шанс развлекаться как душе угодно, естественно, под негласным контролем. Карт-бланш — дело хорошее, и Кемаль Тюркмен, осторожно отведав из чаши греха, как и предполагал Беседин, начал пить полными глотками, тем более что его супругу домашние дела задерживали в Стамбуле. Список пополнялся ежедневно, люди Коршунова работали, как волы, наружка проклинала объект, мотавшийся и днем и ночью по своим любовницам, которых приходилось фиксировать, устанавливать, собирать на них данные, ставить на учет.