Михаил Любимов - Декамерон шпионов. Записки сладострастника

Николай Иванович страдал от неприятного осадка после разговора с Бесединым, на следующий день его вдруг не включили в писательскую делегацию в США, с чего бы это? Улучшив момент, с бокалом шампанского в руке он мягко подплыл к Беседину.

— Я давно хотел извиниться перед вами, Григорий Петрович…

— За что? — удивился Беседин, хотя тут же все усек.

— Помните наш телефонный разговор? К сожалению, я был излишне эмоционален… Извините.

— Да я уже и забыл! — широко улыбнулся шеф.

Боже, с каким дерьмом приходится работать! И с такими хотим еще коммунизм построить! Беседин чокнулся, испытывая неподдельное омерзение: в глубине души он презирал вообще всех агентов, а тех, кто заискивал и раболепствовал, не выносил на дух.

— Хотя я и не в кадрах, но тоже считаю себя чекистом! — повторил свою любимую фразу Ивановский и успокоился.

Купание и другие радости жизни гостей не привлекли, пир на лужайке плавно и органично перешел на веранду, вино лилось рекой, шум стоял необыкновенный. Кемалю посчастливилось сидеть рядом с Марией, он обращался с ней, как с куклой, которая может расколоться от прикосновения, а балерина разошлась, наплевала на диеты — делала она это редко и всегда на полную мощь. Тут и приятный сюрприз: цыгане в разноцветных одеждах, «очи черные, очи страстные…», все выползли из-за стола на пленер, внимая пению. Подпевали, вскинув брови, закатывая глаза и мечтая о черных очах, вернулись на веранду перекусить.

Танцевальная часть — тут уже звезда Большого взяла огонь на себя, все вокруг померкло, танцевала она виртуозно и со всеми, послу наконец довелось поплотнее прикоснуться к нежному телу примы, и он задрожал, когда она вдруг обняла его за шею двумя руками. Между прочим, с непривычки напилась. И тут дернул черт Григория Петровича напроситься на танец, забыл большой чекист о своем росте, думал, что вся сила — в холодной голове и чистых руках. Мария танцевала с ним снисходительно (ну и бородавочка, думала она, глядя на бритую голову; откуда ей было знать, что это чуть ли не пуп земли?) и напоследок вдруг поцеловала его в лысину, оставив вульгарно-красный отпечаток. Римма чуть не упала в обморок и прошипела нечто страшное по поводу хамки, все гости были смущены, а Колосков покраснел, предчувствуя нагоняй. И не ошибся: Беседин строго взглянул на до смерти перепуганного Дмитрия, который уже летел к нему, трепеща, как осенний лист под ветром.

— Если вы не приведете ее в порядок… — спокойно сказал Григорий Петрович.

Мог бы и не говорить. Коротко, но очень доходчиво Колосков объяснил Маше, что кроме великих артистов существуют и великие государственные мужи, от которых зависят, между прочим, ордера на квартиру. От разъяснения Маше стало плохо, тут же разболелась голова, и она удалилась в покои, правда, не без мысли реабилитировать себя в глазах руководства. Мысль работала на редкость четко.

— Маша очень просит вас подойти! — подбежал к послу Колосков, и тот помчался на зов.

— Я соскучилась по вам… — сказала она полушутливо.

Боже, разве мог он об этом мечтать? Сумасшедшие касания.

— Нет-нет, не здесь… Не пора ли нам домой?

Десять часов, хорошее время, гости начали разъезжаться, разумеется, посол пригласил Машу в свой лимузин и заключил ее в объятия как только выехали за ворота, она слабо сопротивлялась, разжигала до предела — пусть сходит с ума, влюбленный антропус!

— Хочу купаться! Мне жарко… — он весь в ее власти!

Свернули к речке, разделась догола, заставив отвернуться посла и водителя, и минут пятнадцать с наслаждением побарахталась в воде. Хорошо! Любила дразнить еще с детства. Наружное наблюдение, тянувшееся за ними, засело, чертыхаясь, в лесу. «На крыши дома ржи не сеют. Несчастным туркам яйца бреют», — пошутил один остроумный филер. Коршунов и вся команда уже давно ожидали во всеоружии, нервничали, кляли опаздывающих последними словами.

— Муж сейчас в командировке и должен на днях вернуться, — нервно объясняла Маша. — Давайте не будем останавливаться у дома, я не хочу, чтобы нас видели соседи.

Вполне понятно, в Турции посягательство на чужих жен заканчивается ятаганом в живот.

— Следуйте за мной. На расстоянии, — инструктировала Маша, вошедшая в роль отчаянного конспиратора. — Я войду в подъезд отдельно от вас. На десятый этаж поднимайтесь пешком, моя соседка открывает дверь при каждом стуке дверцы лифта. И лучше снять туфли, чтобы не было слышно шагов.

Посол занервничал, но это его подстегнуло. Он шел сзади и представлял ее обнаженной. Рот заполняла сладковатая слюна. Исчезла в подъезде. Он выждал, осторожно вошел, придерживая дверь и с туфлями в руках, бесшумно, словно крадущийся кот, начал подниматься по лестнице. Без тренировки появилась небольшая одышка, да и нервы шалили: вдруг проклятая соседка что-нибудь услышит и вылезет на лестницу. И вот — заветная дверь, сердце колотилось, как у спринтера на финише.

Он тут же ухватил ее в коридоре, буря страсти, палящий огнь желания, наконец (о наконец-то!) двуспальная кровать! Одинокий попугай с удивлением взирал из своей золоченой клетки. Мария безумно устала, никаких эмоций посол у нее не вызывал, тем более что она была лесбиянкой, мужчин считала грязными и вонючими животными, а турок и разных азиатов вообще презирала. Два часа ночи, сладкое время, посол блаженствовал и даже не услышал бренчания ключа во входной двери и хмельные мужские голоса.

— Боже мой! Муж! — вскричала Мария, радуясь, что мучения с неутомимым мужиком подошли к концу. — Вернулся раньше времени… Что делать? Что делать?!

И она заметалась в отчаянии, напяливая на себя белье и заламывая руки.

— Как ты там живешь, Машенька? — затянул волк Коршунов в коридоре игривым фальцетом.

Только тогда посол осознал всю трагичность момента: действительно, что делать? прыгать в окно? прятаться в шкаф? под кровать?

Сияющий муж с букетом лилий в руке торжественно появился в спальне в сопровождении амбала зловещего вида, его он подобрал лично в соседнем отделе для оказания психологического воздействия на развратника. Воздействия хватало, посол, как заяц, прыгал по кровати в поисках трусов — куда они подевались? Не сбросил же он их в коридоре!

Далее действие разыгралось по всем законам сценического искусства.

— Сука! — заорал Коршунов и добавил несколько многоэтажных выражений. — Сука! — и он налетел на полуголого посла, только что обнаружившего трусы и уже вдевшего в них одну ногу. Удар по физиономии (открытой ладонью, как велел шеф), еще несколько ударов. Старался, вкладывал в них всю ненависть ЧК-ОГПУ-НКВД-КГБ к иностранным шпионам. Амбал тоже не отставал и запустил в посла бутылкой с водкой, естественно, она пролетела мимо, но брякнулась о стену, осыпала всех осколками, и это изрядно драматизировало действо. Жертва не сопротивлялась и даже не закрывала лицо, принимая все, как расплату за грехи, — все силы были брошены на поиски рубашки и штанов.