Натан Энгландер - Ради усмирения страстей [Литрес]

– Понимаю.

– Я хочу, чтобы вы пришли к нам в понедельник, Залман. После выходных голос здравомыслящего человека придется очень кстати. Я намерен впервые соблюдать шабат. А если Сью останется при своем, будет скандал.

– Проверьте, откуда еда. Если поставщик надежный, я приду.

Часы еще не переводили на летнее время, и шабат начался рано. Чарльз надел пиджак, признанный кошерным, и пальто и пошел домой, не вдаваясь в объяснения. Свечи на каминной полке он трогать не стал, чтобы не разозлить Сью. Вместо этого откопал парочку других, кривоватых и потемневших, в шкафу в захламленной буфетной, которая служила чем-то вроде чулана. Домработница прошла мимо, но ничего не сказала. Взяла свою сумку и дневной мусор и вынесла к черному ходу.

В отсутствие жены или дочери почетная обязанность принять шабат предоставляется одинокому мужчине. Чарльз расчистил в кабинете место на подоконнике и, прикрыв глаза, прежде чем зажечь свечи, произнес благословения. Выждал паузу – в том месте, где женщине дозволено прерваться на личную молитву и свои благословения. Прижав пальцы к векам, представил себе Сью.

Свечи у самого окна мигали, горели неровно и быстро оплывали.

Чарльз придвинул к креслу скамеечку для ног. Закрыл глаза и стал вспоминать, как в детстве в первый раз остался ночевать в гостях – спал на полу, на матрасе возле кровати двоюродного брата. Было ему тогда года четыре или пять, а его двоюродный брат, постарше, привык спать с закрытой дверью, даже лучика из коридора не просачивалось. Это единственное, что было похоже на нынешнюю ситуацию – когда утрачиваешь связь с миром и обретаешь ее.

Свечи уже догорели, когда послышались шаги: Сью заглянула к нему по пути в спальню. Он попытался придумать тему для разговора, какую-нибудь нейтральную и повседневную. Но так и не придумал, вообще не мог вспомнить, о чем они говорили все время, пока живут вместе. Что они говорили друг другу – просто так, не по необходимости? О чем беседовали все двадцать семь лет?

Он встал и направился к ней.

Сью сидела у дальнего окна на хрупком антикварном кресле, предназначенном исключительно для любования. Курила, стряхивая пепел в маленькую фарфоровую плошку, пристроив ее на коленях. Сидела, повернувшись анфас на фоне электрических сумерек города, – вид у нее был умиротворенный, Чарльз в последний раз видел ее такой задолго до своего откровения. Похоже было, во всяком случае он так решил, она специально не замечает его. Не хочет, чтобы он нарушил ее блаженный – такой недолгий – покой.

И это его жена. Женщина, которая при желании может притвориться, что его не существует. Которой всегда удавалось жить сразу в двух реальностях. Днем на работе швыряет телефонные трубки и мчится по коридорам, разрывая пополам макеты, а после этого идет домой развлекать его, накрывать на стол, передавать чашки с чаем, одним своим присутствием создавая уют.

Как объяснить ей, что он не готов так перестраиваться? Перед ним женщина, живущая одновременно в двух поколениях. А он с трудом пытается жить в одном – поймет ли она его? И как сказать этой женщине с двумя жизнями, что он пригласил Залмана, который в душе прожил целых десять?

В субботу Чарльз читал «Суд королевской скамьи» Леона Юриса, как вдруг к нему в кабинет вбежала Сью – да, она именно вбежала – и схватила за руку. Он так оторопел, что даже попытался неловко вырваться, ошарашенно и в то же время послушно, как турист, по ошибке пойманный полицией.

– Сью, ты что?

– Я тебя убью, – сказала она. При всей своей миниатюрности она как-то ухитрилась вытащить его из кресла. И потащила за собой в прихожую.

– Это что?! – завопила она, распахивая дверь.

– Мезуза [53] Мезуза – футляр с пергаментным свитком, содержащим текст молитвы. Футляр прикрепляется к внешнему косяку двери в еврейском доме. , – ответил он. – Если ты об этом. – И указал на маленький металлический футляр, прибитый к дверному косяку. – Она мне нужна, – пояснил он. – Я должен ее целовать.

– Бог ты мой, – и с силой захлопнула дверь, ничуть не заботясь о соседях. – Бог ты мой! – И чтобы не упасть, оперлась рукой о стену. – Ну говори, как она к тебе попала? На ней синяя краска. Где покупают подержанные мезузы?

– Я не знал, где достать. И отколупнул ее с двери одиннадцатой «D», поддел канцелярским ножом. Они все равно ею не пользуются. Стив Фрейман пригласил меня в прошлое Рождество посмотреть на их елку. У них дочка встречается с чернокожим.

– Ты в своем уме? Пять лет мы стояли в очереди на квартиру в этом доме, а ты уродуешь коридоры. Думаешь, кто-нибудь кроме меня поверит твоим бредням? Нет-нет, мистер Фрейман, я не нацист, всего лишь взрослый человек, который в одно прекрасное утро проснулся евреем.

– Никем я не просыпался. Это в такси произошло.

Сью опиралась о стену уже двумя руками, голова ее поникла.

– Я пригласил к нам раввина, – сказал Чарльз.

– Думаешь, я расстроюсь? Думаешь, я не догадывалась, что ты и его впутаешь? Давай, приводи его. Может, в Бельвью [54] Вероятно, имеется в виду больница Бельвью на Манхэттене – старейшая государственная больница в США. найдется палата на двоих.

– Не будь такой нетерпимой, Сью. – Он протянул было к ней руку.

– Убирайся в свой кабинет, – сказала она. – Лапай там свои книги.

Они обсуждали, чем угощать гостей. Чарльз и Сью с противоположных концов стола оценивали результат стараний домработницы.

Он превзошел все ожидания.

Тут имелась и бумажная скатерть, и бумажные чашки, и пластиковые бокалы для шампанского на съемных ножках. И бумажные салфетки с узором, соответствующим узору на тарелках, и пластиковые вилки-ложки, и кое-что еще – предметы дешевые, но не одноразовые. Ножи, например, были настоящие: новенькие, с деревянными ручками, острые столовые ножи с зубчиками. Сью даже ухитрилась найти бутылку приличного кошерного вина. Всего одну. Другое было смородиновое. Чарльз даже подумал, что смородина – предостережение, мол, вот до чего может довести истовая религиозность людей с утонченным вкусом. Бутылка с отвинчивающимся колпачком. Сладкое крепленое. Он хотел было придраться к этому, но глянул снова на роскошную сервировку, раздвинутый во всю ширину стол, серебряные приборы на серванте – и передумал. Это было больше чем временное перемирие. Это был призыв к открытости – во всяком случае призыв, и домработница постаралась это показать.

– По́шло, – сказала она. – Как на детском празднике. Не хватает только картонного ослика на стене.

– А мне нравится, Сью. Правда, нравится. – В его голосе сквозила нежность, впервые с тех пор, как он объявил о своей новой ипостаси.

– Восемьдесят восемь долларов за самую безвкусную еду. Суп несъедобный, одна соль. Я попробовала, пришлось принимать дополнительные таблетки от давления. Наверно, я умру еще до конца ужина, и тогда вообще не будет проблем.