Натан Энгландер - Министерство по особым делам [Литрес]

– Он и в шесть лет тебя не почитал. – Лилиан надела очки, привела в порядок бумаги. Кадиш взял бокал. – Если ты в силах затащить его на кладбище, значит, можешь убедить, чтобы он не якшался с кем попало. Как бы то ни было, он – твой сын. Постарайся.

Кадиш разбил кубик льда напополам.

– Постараться – это завсегда. Насчет постараться я большой дока. Всю жизнь только и делаю, что стараюсь.

Информация доктора оказалась такой же надежной, как и его репутация. На камне было по-испански написано: ПИНКУС «БЕЗЗУБЫЙ» МАЗУРСКИ, ниже шла эпитафия на идише: Привяжи червленую веревку к вратам рая, как к своему окну привязала Раав [19] Аллюзия на книгу Иисуса Навина, 2:15–21. .

Пато бросил сумку с инструментом на землю, раздался лязг. Но Кадиш ничего не сказал, опустился на колени, достал зубило с зазубренным концом, потом поменял на другое.

– Для беззубого – беззубое зубило, – сказал он. Как шойхет [20] Резник ( иврит ). , ногтем большого пальца провел по кромке, проверяя зазубрины. – Надпись, Пато, вполовину моложе тебя. Недолго продержалась.

Когда остался лишь один завершающий удар, Кадиш повернулся к сыну, протянул инструмент ему.

– Не буду, – сказал Пато.

– Будешь как миленький. С тобой всегда так. Сначала говоришь «нет», потом делаешь.

– Да пошел ты!

– И так ты всегда говоришь. Я, твой отец, на это вообще давно не реагирую. Давай, нам прилично заплатят. Уберем это имя, и я отстегну тебе приличный куш. – Кадиш протянул сыну молоток. – Судя по твоему виду, тебе это – раз плюнуть. Ты ж накурился до беспамятства.

Но Пато не шелохнулся, и Кадиш положил инструмент к ногам сына.

– Ты будто не слышишь меня, – сказал Пато. – Жить, как ты, я не буду. И не возьму в толк, зачем ты пытаешься жить их жизнью.

– Чьей жизнью? – спросил Кадиш. Он не понял, что имеет в виду сын.

– Евреев, – пояснил Пато. – Они сделали тебя изгоем с рождения, а ты все пытаешься под них подстроиться. Сын шлюхи – оно тебе надо? А не послать ли их подальше? Завязать с этими делишками, уехать из этого квартала к чертям собачьим и начать новую жизнь?

– Со временем сам все поймешь. От себя не убежишь, – сказал Кадиш. – А убежишь, под старость будет только хуже. Можно отказаться от своего имени. От собственных слов, едва успел их произнести. Но тогда у тебя ничего не останется. Тут и вспомнишь, кто ты такой, да поздно будет – останешься один среди чужаков. Лучше биться с жизнью среди своих.

Через забор Пато указал туда, откуда должно подняться солнце. Дело шло к рассвету.

– Давай заканчивать, пока нас не арестовали, – предложил он.

Кадиш выключил фонарь, бросил его в сумку.

– Последний удар за тобой – или мы остаемся. А в тюрягу можно и вместе, я не возражаю. – Он посмотрел сыну в глаза. – Последний удар – и рулим домой, а завтра будет тебе денежка.

– Тебе меня не заставить, – отрезал Пато.

Но у Кадиша было другое мнение.

Он схватил сына за руки, на редкость легко развернул и повалил. Пато даже не успел оказать сопротивление.

Кадиш ногами зажал узкую грудь Пато, налег на него всем весом. Потом, ухватив сына под локти, вынудил взять в одну руку молоток, в другую – зубило. И – что было сил – потащил руки Пато к надписи. Пато же – что было сил— отбивался.

– Совсем спятил, – буркнул он.

– Бей – и дело с концом.

Силы действия и противодействия оказались равны.

– Переговоры зашли в тупик, – сказал Пато. – Давай на счет «три» разбегаемся.

– Тогда это не будет тупик. Это будет значить, что ты победил. Давай на счет «три» рубани по этому имени?

– Я знаю, зачем тебе это надо, – сказал Пато. – Но таким, как ты, я не буду. Проживать твою жизнь – уволь.

– Бей, – сказал Кадиш. – Бей – и делу конец. А свои психологические бредни будешь разводить по дороге домой. – Подбородком он прижал затылок Пато. – Это для твоего же блага, – заключил Кадиш.

Оба держались крепко, и оба поняли – надо действовать. Мышцы до того напряглись, что едва не гудели.

Кадиш изо всех сил дернул руку сына с молотком, и Пато понял – отец его пересилил. Но умный сын, студент университета, успел продумать план. Одна сильная рука против другой – тут он отцу не конкурент. Но двумя руками с отцовской рукой послабее он справится. И когда отец дернул руку с молотком, сопротивления Пато не оказал. Расслабил руку, и едва молоток взлетел, Пато резко дернул руку вниз и высвободил ее. Кадиш сосредоточился на молотке, а Пато схватил левую руку отца правой, чтобы высвободиться и дать стрекача. При этом Пато нервничал, как мальчишка. Даже захихикал, когда отжимал пальцы отца.

Левая рука Пато уже почти освободилась, но тут молоток сошелся с зубилом. Удар получился сильным, лезвие вонзилось в камень, и зубило завизжало, будто пила. Поросший дерном кусок мрамора отлетел в сторону. Пато сразу обмяк, обмяк и Кадиш у него за спиной. Оба рухнули в грязь, лежали рядом, Кадиш тяжело дышал сыну в ухо. Потом приподнялся, стал на колени – старался доказать, что какие-то силенки еще остались.

– Идем, – сказал Кадиш. – Поторапливайся, уже светает.

Пато не ответил. Так и лежал, съежившись, а Кадиш, снова вооружившись молотком, стал изучать нанесенный надгробию ущерб. Провел несколько раз зубилом туда-обратно. И вдруг ощутил, что лезвие стало липким.

Кадиш перевернул сына – тот не сопротивлялся. Дал отцу взять свои все еще сведенные вместе руки. Позволил раскрыть левую, стиснувшую правую, – та свернулась, как улитка. Кадиш не без усилия разжал скользкую ладонь. Рука была залита кровью, мелькнула белая кость.

На длинном и плоском осколке мрамора, уже впечатавшемся в землю, Кадиш нашел то, что искал. На осколке лежал кончик пальца, еще недавно замечательного пальца Пато. Кадиш схватил его и зажал в руке, словно это было единственное свидетельство того, что он натворил.

Одной рукой Кадиш поднял Пато на ноги, в другой, на которой висела сумка с тяжелым инструментом, держал страшную находку.

– Едем в больницу, – сказал он. – Там тебя залатают.

Они медленно пошли к выходу, Пато баюкал раненую руку. Кадиш и так был в ужасе, но окончательно добило его лицо Пато. Лицо сына, увидевшего страх на лице отца, и причиной страха была не только тревога за сына. Пато знал: Кадиша трясет еще и оттого, что он боится Лилиан.

– Я ей не скажу, – пообещал Пато.

– Не говори, не надо.

– Несчастный случай, – предложил Пато.

Они уже подошли к стене, Кадиш помог Пато перебраться на другую сторону.

По дороге в больницу Кадиш вел машину, крепко сжимая руку с обрубком пальца. А Пато, он был уверен, так же крепко сжимал руку с искалеченным пальцем.

– Господи, – причитал Кадиш. – Господи.

Неужели теперь он до конца жизни будет мучить себя вопросом: что же я натворил?