Натан Энгландер - Министерство по особым делам [Литрес]

– Война, – сказала Лилиан. На этот раз она обратилась к Кадишу, в ответ он кивнул и снял с языка табачинку.

Да, вокруг них шла война. И вот так идут боевые действия. Аргентина и ее бесконечные битвы. Но с кем воюют аргентинцы? С собой! Запаникуешь тут! Что раньше, что сейчас, прошлое повторяется. Сначала правительство объявляет о победе, дальше идут бои, а потом – без спешки – выбирается враг. Если страна хочет перейти в наступление, противник всегда найдется. Всегда найдется кто-то, кого надо вздрючить.

– Удостоверение, – сказал Кадиш и перенес руки на верх руля, чтобы они были в поле зрения. Он слышал о человеке, которого застрелили, когда он всего лишь хотел почесать ногу. Лилиан открыла сумочку. Кадиш быстро достал бумажник и швырнул на приборную панель. Лилиан приложила его удостоверение к своему.

– Пато, – сказал Кадиш.

– Дома оставил, – ответил Пато.

– Что?

– Я решил, что заниматься вандализмом на пару с тобой можно и без бумажника.

– Нашел отговорку, – вскипел Кадиш. – Разве не знаешь, что за порядки сейчас в городе? Нашел объяснение!

Лилиан постаралась сохранить на лице безмятежное выражение.

– Что будем делать? – громко прошипел Кадиш.

Лилиан охватил страх, какой бывает от беспомощности. Она испугалась, едва увидела эти джипы. Кадиш тоже испугался, но его возмущала безответственность Пато: отцы, случается, приходят в ярость, когда хотят всего-навсего защитить своих сыновей.

Вид у Кадиша был такой, словно он сейчас выдернет руль с корнем. Лилиан не было его жалко. В свое время она связала с ним жизнь, решив, что его мощная шея говорит о силе, но ожидания ее не оправдались. Вот и пусть теперь хоть лопнет. Пусть трясется из-за этого блокпоста, из-за повязки на руке их ребенка.

Она глянула в окно со своей стороны. Люди в соседней машине старались выглядеть независимо. Едва ли у них это получалось лучше, чем у семейства Познань, хоть Кадиш и совсем сорвался с катушек.

– Идиот! – буйствовал Кадиш. – Студент называется! А если они спросят, что за инструменты у нас в багажнике? А если спросят, где мы были? – Кадиш выстрелил сигаретой в открытое окно. – На тот свет захотелось?

Пато не ответил. Лилиан не терпелось повернуться – посмотреть на сына, заставить мужа замолчать. Но она продолжала смотреть в окно. И не видела того, что видел Кадиш. Не видела, что у сына, как в детстве, дрожат губы, а в глазах стоят слезы. Пато тоже было страшно. Ведь это у него нет удостоверения личности. И, кстати, это у него нет пальца, черт бы подрал отца! Но Кадиш не унимался:

– Скажи прямо, я как-нибудь пойму. Внеси ясность. Ты собрался на тот свет?

Кадиш завелся, но говорил нарочито спокойно, и голос понизил, чтобы его не услышали – окна были открыты – солдаты. В проклятия он вкладывал всю свою любовь.

Лилиан знала, что Пато боится отца, боится солдат, и, хоть окна и открыты, атмосфера страха в машине сгущалась. Лилиан увидела, как тем, кто строил из себя невинность, солдат просто махнул рукой – проезжайте! Она не обрывала Кадиша, не стала упрашивать и сына – не хнычь! Лилиан не стала ворковать, хоть Пато сотрясали рыдания, и это напомнило ей Пато в детстве, когда по ночам его мучили колики.

Кадиш просочился между джипами, не пропустив вперед соседнюю машину. Когда нервный солдат, с которого Лилиан не сводила глаз, шагнул к бамперу, Кадиш ударил по тормозам, и машина замерла. Солдат, даже не подав знак, просто поднял автомат и навел его на Кадиша, другой солдат, загородив глаза, приблизил лицо к дверце Лилиан так, будто на дворе ночь и окна опущены. Он обошел машину вокруг и сказал:

– Багажник.

Кадиш послушно дернул за ручку. Инструменты не лязгнули, а больше в багажнике ничего не было. Солдат вернулся и попросил документы.

Кадиш протянул ему два удостоверения, тот внимательно их изучил.

– А парень? – спросил он.

– Забыл, – сказал Кадиш.

Солдат снова приблизил лицо к машине и пристально оглядел Пато – тот скулил, трясся и хлюпал носом, короче, вел себя не по возрасту, пусть даже у него и была перебинтована рука.

– Что это с ним?

– Забыл удостоверение, – пояснил Кадиш. – Ну и палец. Сынок у меня – нюня. Мы сейчас прямо из больницы.

Солдат подумал, еще раз изучил удостоверение Кадиша и спросил:

– Что за фамилия такая – Познань?

– Польская, – ответил Кадиш. – Есть такой город в Польше.

– Вы на поляка не похожи.

– У отца была другая фамилия.

Похоже, солдата этот ответ устроил. Он выпрямился, подбородком дал сигнал солдату с поднятым автоматом. Тот опустил дуло, отошел в сторону и бог весть почему плюнул на капот их машины.

Лилиан передвинулась на сиденье, чтобы лучше видеть сына.

Тот смотрел в затылок отцу. Взгляд Пато говорил: лучше бы меня убили здесь, на дороге, чем так опозориться! Пато сгорал от стыда, злился на себя, и Лилиан подумала: может, у него и правда шок? Пато во всем винил отца. По чьей вине они вообще здесь оказались? Лилиан отчасти была с сыном солидарна. Видимо, поэтому она не остановила Пато, и тот, заручившись ее поддержкой, выплеснул на отца всю ярость – разорялся так, как давно себе не позволял. Машина чуть продвинулась в потоке, а Пато все костерил отца.

– Ты бездельник. Неудачник. Из-за тебя мы только что не на дне. Мы тебя стыдимся. Ты отрубил мне палец. Ты испортил мне жизнь.

По еврейской традиции он, как в «Дайену» [21] Еврейская песня на слова из Агады. В ней выражается благодарность за исход из Египта, Тору и субботу. Имеется в виду перифраз слов из Агады «Уже и этого хватило бы». , с пылом перечислял один за другим недостатки отца. И каждого из этих недостатков, даже если бы других изъянов у Кадиша не имелось, хватило бы.

Лилиан предпочла не прерывать сына. Впрочем, оглянувшись, она увидела: Пато, понося отца, смотрит на нее. То есть проверяет: позволит ли она ему так разойтись? Разрешит ли вывалить все претензии, что у него накопились?

Она решила: пусть разбираются сами. Но это было несправедливо. Ведь их все-таки трое, они – семья, именно семью изучал солдат через дуло своего автомата.

Пато не мог похвастать жизненным опытом и был не способен оценить собственную силу. Хорошо он разбирался лишь в одном – в недостатках отца.

Кадиш велел сыну остановиться. Заорал на него – хватит! Но Пато продолжал разносить отца, и Кадиш в конце концов прекратил орать, замолчал, а потом – Лилиан глазам своим не верила! – зарыдал в голос, завыл раненым зверем, не хуже Пато, но машину продолжал вести. Кадиш плакал и, не отрывая рук от руля, вытирал слезы рукавом. Лилиан поняла, что дело зашло слишком далеко – пора положить этому конец.

И уже собралась было вмешаться, но тут Кадиш дернул ручной тормоз, начисто перекрыв движение в своем ряду, и, не выключая двигатель, вышел из машины.