Василий Кондратьев - Показания поэтов [Повести, рассказы, эссе, заметки] [litres]

Крутой и весь густо заросший лесом склон был изрезан дорожками, которые будто бы стекли с его вершин с потоками дождей: я думаю, что, в отличие от моего шофёра, Хогарт пришёл бы в восторг от этих троп, которые спирально закручиваясь, вздымаются всё выше и уже сквозь чащу. Мы с невероятным трудом, благо весь автомобиль трясло, вскарабкались ещё с километр наверх и застряли в грязи. Здесь мы договорились, что шофёр остаётся с моим багажом вытаскивать свою машину из этого говна, и будет ждать. Я отправился искать что-нибудь: людей, сельцо, Медовеевку, семью Свистуновых, или я уже не знаю что.

Действительно, ещё три или четыре поворота этой раскисшей тропы поверх по склону, и я вышел на открытое солнце, к распластавшейся наверху деревне, которая была такой же пустынной и редкой, как всё, что я встречал уже пару часов. Я пошёл по дороге, у меня кружилась голова от этой вдруг совершенно русской деревни, дома которой стояли одинаково далеко и от дороги, и от леса, и друг от друга; в горле пересохло, френч прилип к спине, ботинки отяжелели от грязи. Я пробовал разобрать вокруг хотя бы кого-нибудь. По дороге пробежало несколько поросят. Наконец, я увидел на перекрёстке двух золотоволосых мальчиков, которые возились с бобиком… Не знаю, как я вообще выдавал из себя какие-то звуки, но думаю, что у меня был жалкий вид… Мальчуган взглянул сквозь меня своими снова пронзительными голубыми глазами и снова рассеянно показал мне в конец деревни, за которым живёт учительница. Если оглядеться, вокруг нас были разбросаны зелёные вершины, подтаивающие в голубой дымке, и откуда-то снизу шуршали ручьи; солнце слепило. Я добрёл до конца деревни, и когда снова увидел склон вниз, то бросился к крайним оградам деревни, чтобы найти хотя бы кого-нибудь. В сотне метров за одним из заборов кто-то косил траву. Во весь свой срывающийся и охрипший голос я завопил, всё-таки стараясь сохранять хоть какой-нибудь этикет, где мне отыскать Свистуновых. Почти не оборачиваясь, он совершенно невозмутимо, на ходу и даже тихо, хотя я слышал каждое слово, объяснил, что это уже рукой подать там за оврагом. Вышел ещё дедушка на крылечко, тоже сказал так же ужасающе тихо, что совсем всё рядом.

Я стал спускаться, а точнее – срываться со склона. Я зашёл уже совсем бесповоротно в лес. Я шёл, едва удерживая в груди сердце, потому что, представьте себе, Катя, что мы с Вами прогуливаемся к морю по одному из комаровских склонов, который по пути совершенно невероятным образом становится таким же, каким мы его видели уже больше двадцати лет тому назад: вокруг громадные деревья вздыбились корнями в непроходимую чащу, тропа обрывается всё вниз или кверху, так что не идти, а карабкаться или падать, и всё это залито шуршащим золотисто-изумрудным мерцанием, а голубое небо высоко-высоко… Иногда дорога выходила на линию и шла прямо, мимо торчащих в пожухлой траве столбов с проводами. Мне пару раз попадались ещё дети, которые играли в траве, но бесследно убегали, когда я пробовал их окликнуть. Я вышел к ещё одной буйной речке, передо мной дальше была ещё деревня. Я почти что упал в воду и, когда наконец снова обрёл дар речи и ополоснулся, подошёл к запертым воротам. За ними, чуть поплотнее в ущелье, снова встретились совершенно немые дома. Я очень долго звал, пока откуда-то наконец снова не вышел светленький мальчик, за которым тоже бежала маленькая собачка. Голубенькие глазки рассеянно посмотрели сквозь меня, и мальчик меня уверил, что ещё совсем близко отсюда живёт учительница. А я опять пошёл в лес, на этот раз вниз по речке. Видимо, совсем недавно кто-то вырыл экскаватором просеку в этой чащобе, идти можно было только по вырытой земле, и недалеко уже, судя по усиливающемуся шуму, сходились два ручья. Боже, во что я уже превратился. Я посмеивался, вспоминая нашу с Вами последнюю прогулку. Мда, я и правда смахивал на персонажа, который опоздал на турецкий пароход и теперь скитается в горы. Не говоря уже о том, что где-то же там позади застряла «моя» машина с вещами, так что ещё могло быть забавнее?

Я вышел к военной базе: действительно, совсем недавно расчищенное место между двумя довольно широкими бурными речками; вырытая бледная земля, казармы, и никого, кроме часовых с автоматами. Ну, я с ними поговорил в том же роде, что и раньше, и ещё об Абхазии, где через месяц-другой истекает мандат русских войск и ждут войны. Совсем недавно был скандал, потому что на пограничном мосту молоденький солдат расстрелял своих старших мучителей из гранатомёта… Но это ничего. За то время, что я на юге, здесь было уже что-то около четырёх взрывов. Например, ревнивый муж подорвал себя и любимую на одном из бульваров в Туапсе. Какая глупость. Я побрёл дальше по этой чащобе, по пути мне иногда попадались заброшенные службы и ещё какие-то агрегаты, и всё в изумрудном мерцающем сиянии, которое распространяли вздыбившиеся вокруг горы. Я нашёл высокий неотстроенный мост, на который мне пришлось карабкаться, балансировать и наконец спрыгнуть с его десятиметровой высоты на тот берег, как обезьяна. Там высилась и горела стёклами громоздкая усадьба пансионата «Медвежий угол»: строение гостинично-замкового вида, которому явно не могло быть больше лет пяти-семи; нигде ни души; всё новенькое светилось на солнце.

Как Вы думаете, Катя, хотелось ли мне ещё разыскивать моих Свистуновых в этой всюду и нигде затаившейся в горах Медовеевке? Ну, очень даже может быть. Но когда я сидел у ручья на камне, глотая и брызгаясь ледяной водой, мне очень ясно пришло в голову, что это, пожалуй, один из самых высоких моментов моей жизни, и в такие минуты нет ничего вернее, чем остановиться, хорошо посмотреть вокруг, и по пути дальше. К тому же, я ещё не отыскал свою машину, чёрт возьми.

Дальше уже неинтересно рассказывать, какими путями я запыхался в этом лесу, пока наконец не вышел на тот самый холм к разъезду, где застрял мой шофёр. Дело было уже вечером, при последнем солнце, и он как-то обречённо загорал на обочине; автомобиль благополучно развернулся и ждал. Я сказал, что мы возвращаемся в Адлер. Я говорил так хрипло, и у меня был такой грозный вымученный вид, что он даже особо и не спрашивал ничего. Мы поехали. Пока мы осторожно спускались с холма, нам навстречу выползла белая машина; мой азербайджанец опять заругался, потому что разъехаться было почти невозможно, а я внезапно и побежал к ней. За рулём опять сидел блондин с ясным, глупым русским лицом и такими прозрачно-голубыми глазами, что хочется упасть и говорить глупости; он рассказал мне всё то же, что и все остальные. Всё-таки я его стал просить меня довезти, но он ещё раз посмотрел сквозь меня и сказал, что наверх проезда нет, а он едет боковой. Чёрт возьми, куда же он ехал, если другой дороги явно не было? Во всяком случае он так и пропал, а мы уже довольно скоро, поскольку мой чёрный друг гнал на своей вдрызг разбитой машине как сумасшедший, добрались до Адлера. Я самым кременным образом, несмотря на причитания, отдал шофёру 40 долларов, и тогда он, усмехнувшись, попросил хоть какой-то предмет на память о таком деле. Я ему дал немецкую авторучку. Вот так, Катя, я добрался до ближайшего от гор кафе, выпил стакан коньяку и стал жить дальше.