Карина Сайнс Борго - В Каракасе наступит ночь [litres]

Болезнь Хулии, которую Аврора Перальта описывала одним словом – «рак», выглядела в ее дневнике как живой человек. Как личность, наделенная собственной злой волей. Как новый член семьи, который незваным поселился в их квартире и которому Аврора приписывала различные состояния духа и настроения. Описания были сделаны в довольно нервной, почти театральной манере – так ребенок, играющий вместо кукол жестянками из-под газировки, начинает говорить тонким дребезжащим голосом, каким, по его мнению, должны были бы разговаривать эти неодушевленные предметы.

«Сегодня рак мучил маму особенно сильно. Она даже не смогла встать с постели. Мне пришлось самой открывать и закрывать кафе. Скверно». «Рак отступил. Мама встала». «Рак совсем озверел. Сегодня мы не открывались. Весь день в больнице – бедная мама! Впрочем, она сама виновата: если целыми днями стоять у плиты, можно нажить себе и рак, и вообще все что угодно. Хорошо, что сегодня мне не нужно было готовить».

В спальне Авроры Перальты, которую я обыскала особенно тщательно, не было почти ничего интересного, за исключением одной-двух вещей, которые меня озадачили. Судя по всему, серьезной литературы она вообще не читала. На ее книжных полках стояло всего несколько книг в бумажных обложках, в основном – бульварных романов, но среди них я с удивлением обнаружила пару романов Исабель Альенде [50] Исабель Альенде – чилийская писательница и журналистка. Одна из наиболее известных латиноамериканских писательниц. и роман «Донья Барбара» [51] «Донья Барбара» – роман Ромуло Гальегоса – президента Венесуэлы в 1948 году, писателя, журналиста. , который считался классикой венесуэльской литературы. Музыку Аврора, похоже, тоже не любила, зато много времени посвящала газетам, из которых делала вырезки. Я обнаружила две весьма разношерстные подборки, где рецепты тосино де сьело [52] Тосино де сьело – испанский и португальский десерт, приготовленный на основе яичного желтка. , рисового пудинга и профитролей соседствовали с кратким содержанием теленовелл и сериалов. Читая эти подборки, я могла бы восстановить программу телепередач как минимум лет за десять. С особенной остротой Аврора переживала финал каждого эпизода, используя ручку или фломастер, чтобы подчеркнуть строки, в которых описывалась развязка происходивших на экране событий. Мне эти сюжеты казались совершенно одинаковыми, но Аврора, вероятно, находила их исключительно интересными и оригинальными.

Просматривая третью подборку газетных вырезок, я уже не ожидала найти ничего интересного, но, взяв в руки очередной пожелтевший листок, вдруг застыла. Аврора сохранила у себя ту самую фотографию убитого солдата, которая так поразила меня в день моего десятилетия. Тогда я тоже вырезала ее из газеты и долго держала среди своих школьных тетрадей, пока она куда-то не потерялась. Сейчас я развернула сложенный в несколько раз снимок и снова увидела перед собой лицо мальчишки с залитым кровью лицом. И только перечитав текст, я поняла, почему он попал в коллекцию Авроры: на обратной стороне полосы, на которой рассказывалось об одном из самых первых взрывов социального недовольства в столице – взрыва, который мы обе пережили, – находился обведенный ярким цветным маркером некролог актрисы Дорис Уэллс [53] Дорис Уэллс – венесуэльская актриса, писатель и продюсер. , блеснувшей в сериале «Зверь». В этой роли Дорис была подлинной владычицей наших грез, элегантной злодейкой, обладательницей копны золотистых волос и тонких, вразлет, бровей, способных покорить любое мужское сердце.

Пока я оплакивала страну, Аврора скорбела о закатившейся звезде сериалов. Увы, и та, и другая оказались фантомами.

У меня кружилась голова, руки и ноги налились тяжестью; мне казалось, я не сумею даже дотащить свой чемодан до выхода из аэропорта. Подняв голову, я снова увидела толпу встречающих, которые, словно заведенные, повторяли одни и те же движения – размахивали табло с именами, самодельными плакатами и воздушными шарами. Взволнованные родственники улыбались все той же приветливой улыбкой, когда им казалось, что этот пассажир – на этот раз совершенно точно! – и есть тот самый блудный сын, которого они так ждали. И точно так же эти улыбки гасли, когда оказывалось, что это, увы, совсем другой, незнакомый человек. Но смотрите, смотрите!.. Это уж точно он! Вокруг них по-прежнему деловито сновали мужчины с электронными табло – даже не знаю, те же самые или другие. И точно так же размалеванные женщины в костюмах стюардесс, словно овчарки, сбивали в организованное стадо разбредшихся по всему вестибюлю японских туристов. Все было таким же, как прежде, и в то же время – другим: так бывает, когда включаешь и выключаешь свет в комнате, которая выглядит неизменной, хотя на самом деле она успела состариться на несколько секунд. И только я все так же сидела на скамье у стены и раздумывала, что мне делать дальше. Тот изящный ход, гениальный маневр, который привел меня сюда, обернулся гранатой с выдернутой чекой, и я старалась не шевелиться, боясь, как бы от неловкого движения не сработал взрыватель.

Похоже, переливания крови от Авроры ко мне было недостаточно. Чтобы заставить свое сердце работать, как надо, я должна была выпустить всю свою прежнюю кровь. Я должна была окончательно войти в новую роль. Авроре не повезло в жизни, но это не означало, что я должна стать такой же невезучей. В конце концов, я зашла так далеко вовсе не для того, чтобы рухнуть за считаные метры до финиша.

Поднявшись со скамьи, я вышла из здания аэропорта и твердым шагом направилась к стоянке такси.

– Улица Лондрес, восемь, – сказала я водителю, захлопывая за собой дверцу.

Белый седан рванул с места и влился в поток машин, двигавшийся по кольцевой трассе М-30. Шофер включил радио, и мужской голос в колонках произнес: «…В Мадриде – девять утра. На Канарских островах – восемь часов».

Машина пересекла широкое шоссе, по обеим сторонам которого высились современные офисные здания. Небо было чистым, как вымытое стекло. Глядя в окно, я мысленно повторяла все, что мне было известно о моих новых родственниках. Мария Хосе работала медсестрой в муниципальном центре здоровья. После развода они с сыном переехали в съемную квартиру в нескольких кварталах от дома Пакиты. Квартира была светлой, просторной и выходила на улицу. «Тебе понравится», – писала Мария Хосе в своем последнем электронном послании. Ее мать Пакита жила в старом семейном особняке на углу улиц Кардинала Бельюги и Хулио Камба, неподалеку от площади Амери́ка Эспаньола – ме́ста, которое я успела полюбить благодаря оливковым деревьям, которые не менялись на протяжении всего года: единственная постоянная величина, бросавшая вызов смене времен года. Пакита жила одна, если не считать ухаживавшей за ней боливийки. Как я поняла из писем Марии Хосе, ее мать то мыслила вполне здраво, то проваливалась в пучину старческого слабоумия. «В общем, сама увидишь», – писала Мария. «Да, увижу», – сказала я себе сейчас, поскольку высившиеся вдоль шоссе дома лишили меня дара речи: каждый из них казался мне выше и красивее, чем предыдущий.