София Синицкая - Cистема полковника Смолова и майора Перова

Блаженная Агафьюшка смиренно кушала сушёный творог, сушёную рыбу и хлеб с берёзовыми опилками. Сладко зажмурившись, она без табурета шептала что-то из Рильке в отцовскую дырку, доила коз под присмотром Остапыча. Логин научил её чесать шерсть и прясть. Иногда Агафья начинала плакать — вспоминала любимого пса, жаловалась: «Жили мы с ним в контакте, куда я — туда и он, душа в душу. А потом убили Патрошу злые люди! Отравили!»

Тата совершенно изменилась — стала добренькой и безобидной. Только Костик ей не верил, считал, что она притворяется. Иногда он ловил её взгляд исподлобья — тяжёлый, мрачный, тлеющий, почти погасший, но готовый вспыхнуть. И слышал шёпот: «Враженёнок!» Но всё это чудилось Костику. Больше не было жеможахи, некого было бояться.

К весне Гриша построил лодочку-плоскодонку, чтобы уплыть с Костиком на зону. Идти по лесу он не хотел — во-первых, не знал, куда, собственно, идти; во-вторых, боялся зверей и людей. Расчёт был такой: река доставит артистов куда надо, а там разберутся.

Логин полагал, что плыть «дотуда» артистам недолго. Старику хорошо, весело жилось с Гришей и Костиком. Мысль о том, что скоро они уйдут навсегда, беспокоила Логина Самсоновича. Воздух был мягким, как парное молоко и шёрстка козлёнка, всё журчало, распускалось, лопалось, цвело и било в ноздри. Но Логин замечал дурные знаки, чуял приближение беды: в наползающем тумане кривлялись черти, под землёй ворчал дьявол, на дворе было слышно, как он набирает силу и готовится выйти из преисподней.

Логин собрал артистам еду на несколько дней: сложил в короб узелок с сухарями, узелок с сушёными грибами, узелок с шариками твёрдого сыра — такого, что не разгрызть, его рассасывать надо было. Накануне торжественного отплытия старик долго не мог заснуть, ворочался — ему не хотелось отпускать Костика. Ныло плечо, выбитое покойным Остапом. Пылающая круглая луна заглядывала в окна и дырки, обливала Логина световым космическим потоком. Ему снилось, что Лупанда снесла большое мекающее яйцо, что берёт он это яйцо в руки и несёт бережно в дом, а яйцо из рук у него вываливается, падает и разбивается. Борода Логина мокрая от слёз, кто-то жалобно блеет, лоб овевает холодный утренний ветер.

Он проснулся от того, что Агафья положила ему на грудь свою тяжёлую руку. Блеял козлёнок. Логин вышел в молочную ночь. Гремели птицы. Старик сделал несколько шагов и встал как вкопанный, перекрестился — перед ним в земле зияла ровная чёрная дыра, со дна её доносился испуганный плач новорождённого Остапыча. Кряхтя, старик полез в дыру. Под ногами почва мягко уходила вниз. Логин подхватил козлёнка, но вылезти не мог, он тихо опускался, над его головой качались молодая трава и белые цветочки. Логин подбросил козлёнка, тот, хромая и жалуясь, поковылял прочь. Старик всё глубже ехал под землю. Это было так странно, так неожиданно, что он не догадался звать на помощь. Крестился, говорил про сокрушённые зубы грешников и веселье смиренных костей. Уверял Бога, что ложе давно омыто слезами, и, наверное, нет смысла в данный момент обличать, гневаться и наказывать.

На Логина посыпалась земля, сверху замаячила толстая Агафьюшкина рожа, она на четвереньках подползла к дыре и с изумлением смотрела на оказавшегося в западне Логина.

— Агафьюшка, вытащи меня! — попросил старик. Тата замычала, попятилась и исчезла. Логин боялся шевельнуться, от каждого его движения почва начинала проседать. Ему казалось, что под ногами — тонкий слой земли и пустота, что до падения и гибели остался один шаг. На краю дыры снова возникла Тата, затмив своей фигурой занимавшийся день. В её руках была лопата. Из-под сапог посыпалась земля в глаза Логину...

— Дедушка, ты зачем меня в подполье держал?

— Я из тебя злого кова изгонял, Агафьюшка! Тебя злой ков мучил!

— Что за ков, дедушка?

— Ты кофий в миру пила, вот в тебе злой ков завёлся. Я его выгонял.

— Выгнал, дедушка?

— Выгнал, Агафьюшка, нет его! Вытащи меня!

Дурочка сунула в дыру лопату: «Хватайся, дед!»

Мощным рывком вытащила Логина на свет Божий. Дыра росла на глазах и подступала к дому. Разбудили артистов. Казалось, что пустота подлезет под дом и захватит его, зажуёт. Логин молился, Агафьюшка выла от страха. У крыльца дыра остановилась.

Дыра задержала артистов на две недели: надо было её завалить камнями, засыпать землёй, закрыть досками. Пока они работали, к дому сползались дыромоляи. Подкрадывались в сумерках. По утрам вокруг дома, как гигантские сморчки, вырастали полотняные мешки с едой и вещами. Внезапное появление дыры окончательно убедило лесных жителей в том, что Логин — великий дырник, способный управлять пустотой, например, вызывать её; укрепило их веру в его «дырную» силу. Старик кидал в дыромоляев камнями, они прятались в кусты, но не уходили. На месте уже заложенной дыры росла гора подарков. Зная, что Логин ничего не возьмёт из рук «поганых», артисты складывали дары в лодку — кто знает, сколько им странствовать, фасолевый концентрат спасёт от голодной смерти.

Отплывая, артисты слышали, как из леса несётся заунывное пение: «Изба моя, дыра моя, помилуй мя!» Тата в рубахе и штанах Самсона Спиридоновича крестила лодочку, Логин утирал слёзы. Костик тоже плакал — он хотел бы остаться с добрым дедушкой, но не мог бросить друга Гришу. В его заплечном мешке, собранном Логином, лежали сухарики, деревянный зайчик, красное яйцо «ХВ», ложка с двумя пальцами и тяжёлая яйцеварка на смешных куриных ножках. К ножкам была приделана керосиночка с фитильком, на крышке стоял петушок. Эту яйцеварку привёз из Петербурга Мануил Евсеев. Костик нашёл её в сундуке. Логин долго её разглядывал, потом почистил песочком и передал в подарок няне Броне — яйца варить ребятишкам. Он не знал, что в красноягском детдоме никто отродясь не видал настоящих яиц. Там по праздникам готовили омлет из яичного порошка, который начальница Гвоздева ловко выменяла на шесть ящиков дегтярного мыла Архипыча.

Первый день плаванья был очень счастливым для Костика — лодка тихо скользила по разноцветной воде, сияло огромное небо, в яйцеварке бурлил кипяток. У Костика была удочка с блесной на окуня, эту блесну Гриша сделал из своей алюминиевой ложки, которую всегда носил за голенищем. Костик намотал на палец льняной шнурок и ждал, когда дёрнет. Ложка мелькала за бортом, будто маленькая рыбка, лучи солнца, как шпаги, пробивали зелёную толщу воды. А Грише было неспокойно, он боялся, что его расстреляют за побег.

Река несла артистов туда, откуда их привезла жеможаха. Проплыли мимо затопленного ЗИСа, на его макушке сидела чайка. Старик был единственным свидетелем того, как товарищ Иадова бросила на верную смерть активистов КВЧ. Его колёса были схвачены водорослями, в кузове металась стайка ряпушки, в кабине за рулём спала белобрюхая пелядь. Заночевали у костра. Печорские берега тонули в густом тумане, ночной мир наполнился таинственными звуками — что-то звенело, стрекотало, плескалось и грустно вздыхало. Укладываясь, Гриша сказал Костику: «Иди ко мне под крылышко». Ребёнок ткнулся головой Грише под мышку, спрятался от всех врагов под дырявым тулупом. Успокоительно пахло потом и шкурой. Гриша чмокнул Костика в лоб, пощекотав своей мягкой, как у Остапыча, бородой. Он понимал, что завтра их, скорее всего, разлучат: его оставят под следствием, мальчика, если очень повезёт, отправят в Красный Яг.