Павел Селуков - Добыть Тарковского

— Пиво хотел вечером попить, вот и взял.

Светлана Аркадьевна вскинулась:

— Из корысти, значит. Ради одной наживы...

— Не ради одной. Все несут, и я несу. Всегда ведь все несли, чё тут такого?

— Кто — все? Я лично не несу.

Тимоха, Вано, дядя Гриша, Самвел, Чупа и Самокат энергично закивали и посмотрели на Кентавра недружелюбно.

— Давай конкретно. Кто еще ворует с завода? Ты сказал — все. Кто — все?

Кентавр вздрогнул — его пнули под столом.

— Это я просто так сказал — фигура речи.

К этому времени Кентавр совсем сконфузился и стал распространять запах. Запах был действительно гнусным и только набирал обороты.

— Просто так? У тебя, Михаил, все просто так. Просто так кабель взял, просто так заводчан оговорил, просто так лишился квартиры...

Сначала Кентавр подумал, что он ослышался. Когда же до него дошла суть, он побелел и заблеял:

— Вы не можете... Мне два месяца... Я не дам!

— Чего ты не дашь? Я костьми лягу, чтобы ты квартиру не получил. И вас это тоже касается!

Светлана Аркадьевна обвела коллектив грозным взглядом.

— Еще раз... Хоть кто... Сразу... на воздух. Такого в трудовой понапишу — в дворники не возьмут. Ясно?!

Тимоха, Вано, дядя Гриша, Самвел, Чупа и Самокат страстно закивали. Кентавр был безутешен. Он был действительно немного ребенком. Такой характер часто случается у людей огромных и физически сильных. Кентавр закрыл глаза ладонью и заплакал со всхлипами. Он как бы трясся, отчего тряслась его грудь под черной футболкой и безмерное пузо. Он поверил Светлане Аркадьевне и в одну секунду пережил страшную потерю. Девятнадцать лет по годочку, люстра из пола, каждая плиточка, со вкусом подобранные обои, все на свете, все усилия, сладость крепостных стен решительно пошли прахом. Мужики на него не смотрели.

А Кентавр расплакался и забубнил:

— Я искуплю... У меня ковролин... Цветочки, это самое... Лоджию покрыл... Не лишайте... Мне некуда... Батя «бабонькой» обзывает... Я нечаянно... У меня по болезни... Помутилось от весны...

Светлана Аркадьевна улыбнулась.

— Знаю, что больной. И помутиться могло. Ладно. Иди работай и думай над своим поведением. Завтра зайдешь, еще поговорим.

Заводоуправление Кентавр покинул в состоянии грогги. Весь день у него все валилось из рук. Даже баллоны с кислородом, которые надо было везти на заправку в Закамск, и те как следует перевязать не смог. Один чуть из кузова не выпал, так они там вихлялись. К вечеру Кентавр вполне уверился в могуществе Светланы Аркадьевны.

А после трех бутылок пива он и вовсе положил дело решенным и проникся такой злобой на себя самого и все свои усилия, что буквально сокрушил квартиру. Сломал люстру из пола, распинал аптекарский столик, соскреб обои ножом. А когда выпил водки, разломал молотком плитку в ванной и посек топором кухонный гарнитур, потому как нет в нем никакого смысла без квартиры. А утром пошел на работу. Тут любопытный психологический момент. Спустил человек пар и дальше зажил привычным образом, как бы заново покоряясь инерции. Это как смертельно больные люди, узнав диагноз, продолжают жить точно так же, хоть и знают сроки отбытия.

К Светлане Аркадьевне Кентавр заходить не хотел, потому что и так все ясно, однако зашел. Не то чтобы в его сердце теплилась надежда, просто ему стало наплевать, а когда наплевать, куда угодно можно зайти, не то что к Светлане Аркадьевне, а вообще — далеко. Светлана Аркадьевна была в кабинете одна и выглядела грустной.

— Садись, Михаил. Я вот чего... Ты про квартиру не думай, не заберу. Я вот чего...

Кентавр удивленно воззрился.

— Вы это серьезно?

— Что?

— Квартиру не заберете?

— Не заберу. Метр кабеля, кто за такое забирает?

— А зачем же вы...

— Для порядка. Сверху наклевали, вот я и... погорячилась.

Светлана Аркадьевна тыкнула в потолок.

Кентавр задохнулся. Как же ему теперь все чинить? Да что же это...

— Погорячились?

— Погорячилась. У меня дело к тебе. Я тебе квартиру, а ты мне... дело.

— Какое еще дело?

— У тебя ведь экзема?

— Экзема.

— А у меня... Понимаешь, записалась к дерматологу, а прием только через месяц. И в интернете как-то все туманно. Ты не мог бы...

— Чего?

— Грудь мне посмотреть. Там сыпь какая-то. Вдруг экзема? Или псориаз? Или...

Светлана Аркадьевна сглотнула и докончила очень тихо:

— Рак. У меня у мамы был.

Кентавр, конечно, изумился, но согласие дал, больно уж жалкой и измученной вдруг показалась ему Светлана Аркадьевна.

— Хорошо. Я посмотрю.

— Только никому. Вообще никому, понял? А то на улицу выгоню.

— Да понял, понял. Расчехляйтесь.

— Что?!

— В смысле, показывайте грудь.

— Дверь закрой.

Пока Кентавр закрывал дверь, Светлана Аркадьевна повернула жалюзи. Ее глаза лихорадочно блестели. В кабинете воцарился легкий полумрак.

Светлана Аркадьевна расстегнула блузку и сняла лифчик. Кентавр включил настольную лампу, посветил и тут же поставил ее на место.

— У вас розовый лишай. Ангиной болели?

— Болела. Месяц назад.

— Ну, вот и высыпало. Через месяц само пройдет. Или шампунь купите. От лишая специальные продаются, в аптеке подскажут. Недельку им помоетесь, и все пройдет.

— Точно? Ты это наверняка знаешь?

— Я им по весне частенько...

— А не рак?

— Да какой рак! Рак — это шишки. А у вас никаких шишек.

— Откуда ты знаешь? Ты же не щупал.

— А вы сами, что ли, пощупать не можете?

— А если я неправильно пощупаю? Если я чего-нибудь не прощупаю и через это умру? Я так боюсь! Щупай давай!

Светлана Аркадьевна схватила Кентавра за руку и прижала ее к своей груди. Светлане Аркадьевне стукнуло сорок пять, а грудь... как бы это сказать... была помоложе. Из кабинета Кентавр вышел в таких сладких видениях, что и про раскуроченную квартиру не вспомнил. А когда пришел домой и все это увидел, то сначала расстроился, а потом впал в такой починительный раж, что целый месяц рук не покладал и был даже счастлив. А Светлана Аркадьевна через полгода все-таки умерла.

Я существо непримечательное. Мне бы постельку узенькую, как гробик, чтоб не ворочаться понапрасну, пельменей в «будку» накидать да бабу помять раз в месяц. Я без амбиций, я очень рад самому факту своего пребывания на земле. Мне вообще чем незаметнее, тем лучше. Роблю седьмой год на Водопроводной, тушеночку тасую, исключительно счастлив. В тушеночке я спец. Курганскую, сразу говорю, не берите. Что жир, это полбеды. Без запаху жир, не шкварчит, а это уже плохо. Жир, как и всякое вещество, имеет свою суть, прожилку свою, свой аромат и послевкусие. Курганский жир не такой. В нем чувствуется человеческая подлость, подделка, некоровье происхождение. Может, его вообще из копыт вываривают, не знаю. Йошкар-Олинскую тушенку тоже не берите. Там жир первостатейный, спору нет, зато мяса маловато. Жир — навершие мяса, снега Эльбруса. А что это за красота, когда никакого Эльбруса нет, а только снега?