Павел Селуков - Халулаец

Тут всплывает мамина фамилия. Это, оказывается, вообще не та Елена, а какая-то левая, чужая совершенно женщина, к пизденке Егора никакого отношения не имеющая. Прикиньте? А родинки по наследству не передаются. Это миф. Ну, или медицинский факт. У Егора от таких раскладов в глазах зарябило. Он сначала по комнате побегал, как курица с отрубленной головой, а потом сел на кровать, ведь у него внутри два мычания столкнулись: облегченное, потому что не дочь, и огорченное, потому что не дочь. Автор это состояние коротко описывает: «охуел». Собственно, рассказ так и заканчивается: Алиса уходит, Егор лежит на диване, Пермь, вечер и ничего впереди. Даже проституток. Потому что как их теперь снимать, когда дочь чуть не... Пусто у Егора в груди, гулко, как в бочке. Последняя отдушина схлопнулась. Как ему дальше жить — хрен его знает.

Молчит Макар Стахов. И я помолчу. Герметическая такая концовка. Хочется в лес весенний выбежать и воздухом там дышать, пока не пройдет. Нежно, смачно, полнокровно. Вот это вот все.

Никита был кристально честным. Это качество развилось в нем благодаря генам и воспитанию. Он был бы рад соврать, но не умел. В юности он искренне пытался овладеть этим искусством, однако всякий раз что-то шло не так. В школе у всех его приятелей было два дневника. Один — для двоек, другой — для родителей. У Никиты тоже поначалу было два дневника. Афера закончилась саморазоблачением уже через неделю. Парень так переживал, что обман вскроется, что с облегчением вскрыл его сам, предъявив маме оба экземпляра. С курением произошло то же самое. То есть Никита начал курить тайком, но тайна была жгучей, и он от греха подальше бросил курить. Еще парень легко говорил правду о других. Прямые вопросы его обезоруживали. «Кто разбил окно?» — «Витя мячиком». «Кто сломал унитаз?» — «Это Антон петарду бросил». «Почему Димы нет на уроке?» — «Он в кино ушел, но просил сказать, что заболел». Как вы понимаете, в школе парень жил не очень хорошо.

Окончив школу, Никита поступил в Политех и стал строителем. Инженерные дела привели его на завод. Мужики невзлюбили его сразу. С годами к Никитиной честности добавился перфекционизм. То есть парень вникал буквально во все, что лежало в сфере его ответственности, и не допускал никакой халтуры. Не халтуры в смысле качества, а халтуры в смысле соответствия нормативам, что, согласитесь, не всегда одно и то же. Честность и перфекционизм угнетали не только мужиков, они действовали и на начальство. Например, субординацию Никита соблюдал с каким-то протестантским рвением. Упорно называл на «Вы», держал дистанцию, был неизменно вежлив, ровен и трудолюбив. Плюс он совсем не пил спиртного, что само по себе превращало его чуть ли не в иностранца.

В двадцать пять лет Никита женился. Может быть, подсознательно, может быть, потому, что у Нади был легкий нрав и потрясающие бедра, но женился он на филологине. Если говорить религиозным языком, то идейный протестант женился на кокетливой католичке. На самом деле, такую невозможность объяснить просто. Человек в человеке ищет двух вещей: то, что в нем и так уже есть, или то, чего в нем нет вовсе. Брак — это всегда вопрос либо самолюбования, либо самосовершенства. У Никиты и Нади монетка упала в пользу самосовершенства. То есть они были достаточно умны, чтобы вникать во внутреннее устройство друг друга, отчего их отношения напоминали путешествие по незнакомой стране, а такое, согласитесь, редко бывает неинтересным.

Надя работала в Горьковской библиотеке, обожала котиков и стихи Бунина. В каком-то смысле она была творческим человеком. «В каком-то», потому что ее творчества хватало только на творческий беспорядок и ни на что больше. Но даже эта подробность казалась Никите милой, ведь ему нравилось делать уборку. Они жили в двухкомнатной квартире, которая досталась ему от бабушки. Забавно, но решение отказаться от свадьбы было обоюдным и необыкновенно их сблизило.

В сентябре 2011 года Надя забеременела. Это случилось не в порыве страсти или потому, что презерватив прохудился, а вполне сознательно. Почему бы не завести ребенка, когда двадцать пять, любовь и двухкомнатная квартира? Девять месяцев беременности молодая пара провела в фантазиях. Сначала они выбирали в Интернете кроватку и погремушки. Читали вслух книгу Януша Корчака «Как любить ребенка». Януш казался им убедительным не столько в силу текста, сколько в силу биографии. Потом родительский инстинкт унес их вдаль. Мальчику (а УЗИ показало, что будет мальчик) было придумано имя: Владислав. За именем последовали детсад, школа и спортивная секция (плаванье). В какой-то момент Никита и Надя перешли невидимую грань. Их ребенок стал их экзистенциальным «центром тяжести». Они постоянно говорили о нем, как бы сидя в облаке нежности, из которого тянулись канаты, накрепко швартующие их к сыну. Перед родами Никита специально взял отпуск, чтобы не отходить от жены. Надо ли говорить, что он присутствовал на родах и даже перерезал пуповину. Ни с чем не сравнимый опыт пронзил его насквозь. В этом пронзенном состоянии парень пробыл три дня.

Через три дня ему позвонила Надя и сказала, что ребенка увезли в больницу на Баумана, потому что он странно срыгивает и надо кое-что проверить. Никита сразу поехал туда. Надю должны были выписать на следующий день. Она волновалась за сына, но не паниковала, потому что не может же с ним ничего произойти? На Баумана к Никите вышел глава детской экстренной хирургии Олег Иваныч. Он был мрачен и держал в руке медицинскую шапочку.

— Вы отец Владислава?

— Да. Что с ним?

— Анастомоз. Перевитие кишечника семьсот двадцать градусов.

— Что это значит?

— Кишечника практически нет.

— Почему его нет?

— Это врожденное. На УЗИ проморгали.

— И что теперь?

— Будем шить. Но шансов почти нет. Вам лучше думать о втором ребенке.

— О каком втором ребенке? Что вы несете?

— Хотите его увидеть?

— Хочу.

Олег Иваныч повел Никиту по коридорам и привел в маленькую комнату, где в саркофагах из оргстекла лежало трое младенцев. Одним из младенцев был Владислав. От его тельца тянулись провода. Вокруг стояли непонятные приборы и мигали огоньками.

— Он как здоровый.

— Мужайтесь.

— Он дышит. Я вижу, как он дышит.

— Я вам говорю: мужайтесь. Шансов — один из ста. Но и в этом случае он навсегда останется тяжелым инвалидом.

— А если в Израиль? Если я найду деньги и увезу его в Израиль?

— Даже в Израиле не научились отращивать новый кишечник. С первыми детьми такое бывает. Это надо пережить. Стиснуть зубы и пережить. Мужайтесь.

— Вы достали со своим мужайтесь! Что я жене скажу? Что я...

Никита задохнулся и заплакал. То есть не так заплакал, как обычно плачут люди — с гримасой, а как бы просто позволил слезам течь.