Павел Селуков - Халулаец

Продуктов в сумке не оказалось. Их нигде не оказалось. При этом водка стояла на столе. Не знаю, что чувствовал по этому поводу Коля, но меня обуял мистический ужас. В деревне кто-то был, хотя в деревне быть не могло никого. Идти по домам сразу мы не решились. Коля где-то вычитал, что водка очень калорийный продукт. Ей мы и решили пообедать. Обедать водкой на голодный желудок в шестнадцать лет — не самая лучшая идея. И в семнадцать лет тоже. Нас развезло с полбутылки. Причем развезло не как-то зло и деятельно, а тупо сморило в сон.

Проснулись мы в темноте. Спросонья мне показалось, что в углу кто-то стоит. Я вскрикнул и разбудил Колю. За окном чернела субботняя ночь. Еды не было никакой. До автобуса оставалось тридцать шесть часов. Две с половиной бутылки водки синели этикетками на столе. Нам предстояло прошерстить избы и отыскать человека, который стащил наши запасы. Без фонарика эта идея казалась малопривлекательной. После трудных раздумий мы решили вооружиться. Я взял топор, а Коля — кухонный нож.

Тут я вспомнил про галлюциногенные грибы. Они лежали в кармашке сумки, в майонезной банке, мелко нашинкованные. Грибы тоже исчезли. Интересно, человек, который их украл, знает, что это такое? Потому что если он не знает, что это такое, то вполне может сойти с ума. Или поджидать нас с топором, насмерть перепуганный галлюцинациями.

Страх сцепился с голодом, как недавно воевал с усталостью. Компромиссом выступила водка. Факт ее калорийности не давал нам закрыть на нее глаза. Через полчаса на столе осталось две целых бутылки. Мне надоело бояться. Чего бояться, когда она меня не любит, в самом-то деле? Вскинув топор, я выскочил на улицу и ворвался в ближайшую избу. Коля не отставал. Он вроде как прикрывал мою спину. Мы были командой. Чак Норрис и Жан-Клод Ван Дамм ищут злодея. В деревне было восемь домов. Семь из них однозначно пустовали. Восьмой дом стоял на отшибе возле самого леса. Человек, укравший нашу еду, мог быть только там и нигде больше.

У нас с Колей возник спор. Коля считал, что нельзя врываться в дом, если там кто-то живет. Я считал, что врываться можно, потому что мы хотим жрать. В итоге мы решили сначала заглянуть в окна. Осторожно подкрасться и заглянуть в окна. Окон в доме оказалось два: одно со стороны деревни, другое со стороны леса. Мы решили разделиться. Как темпераментный человек с топором я взял на себя лесное окно. Коле досталось окно деревенское.

То ли потому, что изба стояла на фоне темного леса, то ли потому, что мы точно знали: вор притаился там, — но она казалась нам особенно мрачной. Лично я думал про вампиров, мавок и вурдалаков, когда обходил избу по дуге, чтобы подойти к своему окну. Я ступал очень осторожно, стараясь ничем не выдать моего присутствия. В голову лезла дребедень из голливудских фильмов про не вовремя хрустнувший сучок. Сучок не хрустнул. Я вплотную приблизился к окну. Сжал топор покрепче. Сделал последний шаг. Приподнялся на цыпочках.

В это самое мгновение тишину пронзил Колин крик, в котором не было ничего человеческого. Я бросился к другу со всех ног. Я понимал, что иду на верную смерть, но не идти не мог. Пусть. Отмучился, значит. Вампиры все-таки. Или вурдалаки. Или мавки. Я молнией вылетел из-за угла, на ходу вскинув топор над головой, и... остановился как вкопанный.

Рядом с крыльцом лежал Коля. Нож валялся в метре от него и поблескивал. Под Колей лежала бабка в пестром платке. Она безумно вращала глазами и бормотала: «Черти, ироды хвостатые! Помилуйте мя! Не буду больше еду воровать! Уйди! Уйди, кому говорю!» Короче, я сразу понял, что бабка наелась грибов. Пришлось ее связать и налить ей стакан водки, а то бы она спятила. Наши продукты лежали в избе почти нетронутые. Бабка выскочила на Колю, когда он подходил к окну. Если б она выскочила на меня, я бы сначала ударил топором, а потом уже стал разбираться. Хорошо, что Коля спокойный и рассудительный.

С бабкой вообще оказалась интересная история. Старуха живет у сына в Перми, но постоянно сюда сбегает, потому что раньше жила в Баранятах. Сын, понятное дело, ее тут же возвращает. А в этот раз он с семьей уехал на юг. Бабка этим воспользовалась, запаслась продуктами и приехала на родину. Только вот с продуктами чуть-чуть не рассчитала. В понедельник собиралась домой. Два дня всего не дотянула. Наш приезд она проморгала. То есть тоже думала, что деревня заброшена, но на всякий случай по избам прошлась. А тут наша сумка с едой. Голодный человек не задается вопросом, откуда в заброшенной деревне сумка с едой. Голодный человек еде радуется и ест. Например, обжаривает грибочки с макаронами. Только к утру бабку отпустили галлюцинации. Крепкая оказалась старуха. Коля говорит, сейчас таких не делают. Не знаю. Бабке заметно полегчало, когда мы рассказали ей про волшебные свойства грибов.

Воскресенье мы все втроем преспокойно прожили на наших запасах. Я выудил двух сорожек. Коля изловил на спиннинг жирного окуня. Накупались. Позагорали. А в понедельник рано утром уехали в Пермь. Бабка, понятное дело, уехала с нами. Ах да! Любовная тоска меня подотпустила. Не знаю. Хорошо ведь, что я так сильно любил, пускай и безответно? А потом снова накрыла. А потом отпустила. И опять. Семнадцать лет уже. Не хочу об этом говорить. Это ведь страшная пошлость — безответно любить девушку столько лет.

1994 год. Пермь. Кислотные дачи. Двухэтажный домик на Доватора. Двор. Шеренга почерневших от времени сараев. Самодельная песочница. Скрипучая качель. Если глянуть на двор сверху, то увидишь квадратное лицо: угловой дом с одного бока замыкают сараи, с другого — особняк богачей Новоселовых, а две лавки, каждая у своего подъезда, напоминают глаза. Сейчас эти «глаза» облупились после зимы, отчего стали разноцветными, потому что в прошлом году их красили синим, в позапрошлом — красным, а еще раньше — желтеньким. Я это знаю, потому что красил лавки собственноручно, вместе с Виктором.

Виктору восемьдесят два года, и он живет в нашем доме с незапамятных времен. Он ровесник моей прабабки и родился за пять лет до революции. В доме его никто не называет по отчеству, потому что Виктор этого не любит. Обычно, когда проклюнется весеннее солнце, он выходит на лавку и целый день курит папиросы и пьет крепкий чай из железной кружки. Виктор — пересидок. Почти всю свою жизнь он провел в лагерях. В 1942 году ему было тридцать лет, когда прямо из лагеря его призвали на фронт. Виктор служил в армии Константина Рокоссовского и, как он говорит, «хлебнул горячего до слез». После войны Виктор снова сидел. Он сидел при НЭПе, Сталине, Хрущеве и Брежневе. Последний раз он освободился в 1980 году и поселился в нашем доме. Когда Виктор не пьет чай и не курит, он беседует с дворовыми пацанами, потому что мы любим его слушать, ведь он знает много интересных историй.