Эльке Шмиттер - Госпожа Сарторис [litres]

Разумеется, сначала я принялась разыгрывать дуру. Заставила его немного подождать, а потом изумленно, но без смущения спросила, что все это значит. «Дело в вашей дочери, – ответил он. – На определенном этапе расследования мы поняли, что не можем исключить вероятности простого несчастного случая с бегством водителя, но рассматриваем и версию убийства с мотивом». Я сделала вид, что не понимаю его. «Мы думаем, – объяснил он, – что кто-то мог задавить мужчину умышленно». – «Вы имеете в виду, кто-то, кто его знал?». «Да, – ответил он, – именно». – «Хорошо, я поняла, – ответила я, – но при чем тут Даниэла?»

Три недели спустя мы увиделись снова, на крупном мероприятии для клубов всего города. Эрнст должен был говорить речь, к которой готовился еще с лета; я несколько раз перечитала черновик и вычеркнула самые худшие шутки еще задолго до того вечера. Для Эрнста это было большим событием. Специально для мероприятия он купил новый темный костюм, и я знала, что пощады не будет; мне придется идти с ним, пусть и только ради того, чтобы опровергнуть слухи, которых никогда не было. Мы вели себя так сдержанно, что никто ничего не знал и не заподозрил, но Эрнсту было все равно; я должна была находиться рядом – впрочем, это меня не слишком терзало. Я сохраняла хладнокровие и начала дрожать, только когда заметила в другом конце зала его; он должен был говорить приветственное слово, и, возможно, встречи было не избежать. Так и получилось, самым элементарным образом: я пошла мимо столиков в фойе, к туалетам, и наткнулась на него в компании какого-то незнакомого мне мужчины. Не отрываясь от разговора, он посмотрел на меня и приветственно кивнул – так здороваются со знакомыми, чьих имен не помнят. Уже в туалете я пожалела, что никогда не умела вызывать рвоту, потому что в горле, в груди, глубоко внутри что-то давило, невыносимо. Я бы никогда не поверила, что двое некогда влюбленных людей могут вот так просто пройти мимо друг друга, но теперь это меня не удивляло; жизнь шла своим чередом, пусть и не всегда понятным. Когда я вернулась за наш столик, Сабина обратила мое внимание, что сегодня он пришел с женой, и отметила: они прекрасно смотрятся вместе! И хотя я не задавала никаких вопросов, Сабина решила выложить все, что знает; что эта Карин прекрасно осведомлена о его интрижках, но ей хватает благоразумия не закатывать сцен. У них была общая подруга, и Карин говорила той откровенно: раздувать скандал было бы просто глупо; такова природа мужчин; он был хорошим отцом и хорошим мужем, а лет через десять это в любом случае закончится. «Должна признаться, – продолжила Сабина, – я бы так не смогла, но вообще это достойно восхищения, ведь она права. Конечно, можно устроить скандал, но что она получит? Только домашнюю войну, а если они расстанутся, ей точно не найти никого лучше. И он ценит ее по достоинству – четырнадцать филиалов, спокойная как удав, двое очаровательных деток и жизнь без всяких забот; он был бы глупцом, если бы довел до крайности!» Я ничего не ответила; эмоций не осталось. Осталось лишь тело, оно разговаривало, мылось и одевалось, рабочее тело, у которого было имя; я стала собственным владельцем, кормила себя и укладывала спать, а потом поднимала вновь.

Эрнст меня не простил. Да и почему он должен был это сделать, если я не собиралась каяться. Я достигла самого дна, дошла до края, перестала быть собой и опустилась так низко, что даже не могла уже сказать: мне очень жаль, что так получилось. Эрнст приходил домой и видел жену, совершенно раздавленную из-за другого мужчины: с чего ему было меня прощать? Я была не в состоянии вычеркнуть Михаэля из своей жизни, и Филипа я вычеркнуть тоже не смогла, хоть и узнала об этом с большим опозданием. Я могла представить жизнь без Даниэлы, без Эрнста и даже без Ирми, но не могла представить жизни без Филипа или без Михаэля; так получилось, этого не изменить; мне бы пришлось лгать, а на ложь не хватало сил. Я избегала возможных встреч с Михаэлем, на это моего разума еще хватало, да и видеть его я больше не хотела; не хотела, чтобы меня снова проигнорировали. По ночам я лежала рядом с Эрнстом и снова ждала Михаэля в своем «Ауди», набивала окурками пепельницу и считала минуты до момента, когда он не придет. Эрнст забрал из машины мое зеркало; больше я его не видела, и где оно, спрашивать не стала. Возможно, Эрнст принял его за подарок Михаэля. Даниэла и Ирми пытались нас помирить и обращались со мной как с больной, но и Эрнст наслаждался особой заботой; в доме царило растерянное милосердие, постоянно напоминавшее: что-то сломалось. Я не знала, страдал ли Эрнст, но радовалась, что не сообщила ему подробностей; это облегчило жизнь нам обоим, хотя «нас» уже не существовало. Как и раньше, я завтракала каждое утро с Ирми, Эрнстом и Даниэлой, брала молоко для кофе и джем для булочек, слушала сообщения о пробках и приезжала вовремя на работу. По вечерам мы по-прежнему ели вместе, только думать мне теперь было не о чем, и поэтому иногда я выпивала слишком много. Эрнст обращался со мной с язвительным снисхождением; ни в чем не упрекал, но смотрел как на врага, то и дело находя возможность мимоходом унизить. Оставлял нижнее белье прямо на полу, и мне приходилось собирать его, чтобы опередить Ирми; рыгал в моем присутствии и отстегивал свой протез, когда я уже ложилась на свою половину кровати. Он больше не спрашивал, устала ли я, а шел в постель один и читал, сколько хотелось, по несколько газет за вечер; иногда я находила под кроватью эротические журналы и убирала их, чтобы Ирми не заметила. Когда он хотел пива, то говорил приказным тоном: «Принеси мне еще бутылку», – и то, что прежде было обычной любезностью, превратилось теперь в рабскую службу. Однажды утром я нашла в мусорном ведре белье, которое покупала в последние месяцы; на него опорожнили кофейный фильтр и пепельницу, а посередине лежали два огрызка. Я совсем не разозлилась, даже наоборот, испытала некое облегчение, но задалась вопросом – когда все это закончится? На людях его поведение почти не изменилось, он помогал надевать пальто и придерживал дверь; казалось, никто ничего не замечает, только я вижу его пристальный взгляд, только я вижу, как он считает выпитые мною бокалы, и только я боюсь поездки домой, когда он будет молча сидеть рядом и терзать рычаг передач. Даниэла, которая выросла даже быстрее, чем я опасалась, почувствовала изменения в расстановке сил и теперь спрашивала обо всем только у Эрнста. Она ходила вечерами на дискотеку в место с дурной славой, но Эрнст никогда ничего ей не запрещал, а если я выражала опасения, он смотрел на меня как на животное, необъяснимым образом обретшее речь. Он снова рассказывал анекдоты, которые я давно ему запретила, позорил себя непристойными или просто глупыми историями и наслаждался хохотом окружавших его людей. Он менялся в лице и порой делал замечания, от которых захватывало дух не только у меня; в нем было что-то презренное, отталкивающее, как кожная болезнь. Но его любили и ждали просто потому, что он развлекал всю компанию и рассказывал истории, которые веселили и шокировали одновременно. Он обнимал меня, когда мы были на людях, а иногда его рука опускалась ниже и ложилась на мою грудь, и мне приходилось отодвигать ее или просто вставать и уходить, чтобы не стать посмешищем. В такие вечера я знала, что меня ждет, – выражаясь его словами, я снова буду отдавать супружеский долг; защищаться у меня не было сил, да и причин на это не было: пока я жила с ним в одном доме, пока мы были мужем и женой, пока он меня не выгнал, я действительно была перед ним в долгу. Мы никогда это не обсуждали, я отодвигалась от него, как только он поворачивался на бок, и он ко мне тоже больше не прикасался. Но это не успокаивало его; ничто не могло его успокоить, возможно, лишь время; других идей у меня не было. Иногда я подумывала переехать одна в другой город, но это были лишь мимолетные размышления, и за ними ничего не следовало, даже поисков работы. Я лежала и пялилась на часы; иногда вспоминала наше свадебное путешествие, и порой мне хотелось узнать, что запомнилось ему; возможно, веселый вечер в баре с компанией из Рурской области, а возможно – наша первая, довольно непростая ночь с протезом и моей неопытностью. Но я так его и не спросила.