Эльке Шмиттер - Госпожа Сарторис [litres]

Я совершенно не помню, как прошло время после половины четвертого, пока я сидела в машине и ждала его. Стояла ясная ночь; я видела в небе несколько звезд, но никак не могла вспомнить их названия, хотя всего лишь пять недель назад мы рассказывали друг другу про Млечный Путь; но он знал немногим больше моего, и мы оба немного бахвалились, когда говорили о Большой и Малой Медведицах, о вечерней звезде и об Орионе. Я включила и выключила фары, потому что уже не помнила, выключены они или включены. Отсчитала по часам две минуты, чтобы успокоить нервы и чем-то себя занять, но была слишком взволнована. Меня немного трясло от холода; я сделала несколько шагов от машины и оцепенела, когда что-то пробежало у меня по ногам; я не была готова к встрече с живой природой. Сразу вспомнился Эдуард Циммерманн, я увидела его круглое лицо, он строго качал головой и медленно, педантично говорил: «Непонятно, что делала женщина в половине четвертого ночи на парковке перед автобаном на выезде из Л.; вероятно, она была одна и вышла из автомобиля, хотя мы и не можем найти этому объяснение». Я села обратно в машину и закрыла окно; включила радио. Ведущий с приятным голосом и своеобразным голландским акцентом все еще ставил – в такое-то время! – песни по заявкам слушателей; видимо, это были в основном дальнобойщики, судя по именам, приветствиям и песням: Роуди передает Бадди привет и песню «В долгом пути», Хельмут передает Бигги привет и песню «Когда я далеко, я думаю о тебе». Я ничего не имею против музыки кантри, но однообразный ритм нагонял уныние. Я бы с удовольствием выпила бокальчик вина, но это было невозможно; я выкурила несколько сигарет и включила вентиляцию, которая заглушила радио. Примерно в четверть пятого я впервые подумала, что, возможно, он не приедет, и как школьница перепроверила договоренность: время, место, дата, могла ли возникнуть ошибка? Вытащила из сумки календарик и посмотрела на дату, потом вспомнила нашу последнюю встречу. Но фразы расплывались; я видела себя яснее, чем его, слышала свои слова, но не его ответы. Я вспомнила его лицо, как он прижал меня к себе, вспомнила его голос, как он сказал: «Мы сделаем, как ты хочешь», – или он сказал что-то другое? Но когда мы вышли из дома, вместе, и пошли к своим машинам, по-прежнему крепко обнявшись, я прошептала: «В среду, в три часа», а он ответил: «Я буду там», тут никакой ошибки быть не могло. Нет, ошибка невозможна, ведь мы так прижимались друг к другу, ведь он лежал на мне, тяжело дыша, ведь мы сливались воедино в последнюю ночь и во все предыдущие.

Не знаю точно, когда именно я почти сдалась. Я дрожала всем телом; я была скорее разбита, чем расстроена, и скорее разочарована, чем расстроена; я думала, мы друг друга не поняли. Потом я позвоню ему, и выяснится, что ему что-то помешало или он перепутал место встречи; возможно, он сидел на чемодане на другой парковке, совершенно растерянный. Я выехала обратно на улицу и проехалась по Л., медленно приблизилась ко второму выезду из города; там не было парковки, и я не увидела никаких стоявших людей, но подумала, что он, наверное, уже вернулся домой; а может, зашел сначала в офис, чтобы занести чемодан. Шел уже шестой час, я каталась в темноте, а потом развернулась и поехала домой – больше мне ничего не оставалось. Нужно было как-то скоротать время до десяти. Тогда он придет в офис, и я смогу позвонить; это разрешалось только в случае крайней необходимости, но сейчас и была самая крайняя необходимость. Мне казалось, что этого момента ждать придется гораздо дольше, чем чего-либо прежде; я просидела три часа одна в темноте, но уже считала минуты до избавления. Я слышала, как он засмеется в трубку и скажет: «Сладкая моя, что ты наделала»; слышала его шепот и нежности; видела, как медленно осяду с трубкой в руке, слышала, как буду себя ругать, и видела, как мы оба будем с улыбкой вспоминать эту ужасную, бессмысленную ночь. Я слышала, как расскажу ему о многочасовом ожидании, и знала, что будет тяжело умолчать о своих надеждах и фантазиях. А еще знала, что не смогу скрыть от него свои страхи, но мне будет совершенно все равно, потому что все уже окажется позади.

Когда я подъехала к дому, то увидела свет. Еще и полшестого не было, никто так рано не вставал. Возможно, Ирми не могла заснуть, так иногда бывало, из-за давления; тогда она сидела на кухне, пила чай с шиповником, читала телепрограмму или вязала. Она не тронет письмо, как и Даниэла, но та всегда спала сном подростка, глубоким и беззаботным. Я осторожно припарковалась в гараже, запихнула в сумку карту Италии и положила пальто на заднее сиденье, на зеркало. Багаж я оставила в машине. Пахло машинным маслом и немного железом, и было еще почти совсем темно, когда я сделала несколько шагов до двери. Медленно повернула ключ в замке, вдруг почувствовала ужасную усталость и сказала себе – ну, теперь держись, впереди еще почти двадцать часов; и порадовалась, что не оставила на работе никакую записку. Это молчаливое расставание можно было продлить, нужно только продержаться до десяти утра, и никто ничего не заметит. Ирми ничего объяснять не придется, она никогда не задает мне вопросов, на которые не хочется отвечать; все будет совсем просто. Я повесила в коридоре куртку и тихо открыла дверь в кухню, но на скамье сидел Эрнст.

Я удивилась, но шока не испытала и подумала: «Ты меня не испугаешь». Он стоял прямо передо мной и был выше на две головы, а ведь я сама не самого маленького роста. Он смотрел пристально – не испытующе, а внимательно, – возможно, по привычке. Еще прежде, чем он успел представиться, я поняла, кто он такой; пригласила его войти и предложила кофе, который он пил с молоком и сахаром, это запомнилось мне, потому что показалось слишком калорийным для такого стройного человека. Он был немного смущен, а я даже не собиралась ему помогать; я ждала и пыталась скрыть враждебность и неуверенность; я ведь не могла знать, чего он хотел. Через полминуты молчания он заговорил сразу о деле; я точно должна была о нем читать или слышать. «Читала, – ответила я, – такое сложно пропустить, в газете пишут почти каждый день». Значит, вы точно, – сказал он, беспокойно оглядывая комнату, блуждая светлыми глазами по вышитой картине Ирми над диваном, местному пейзажу, написанному маслом, портретам моих родителей и фотографии с двадцатилетия кегельного клуба, – значит, вы точно читали о наших предположениях по поводу связей погибшего с проституцией». – «Читала, – ответила я и не смогла сдержать улыбки: – И что, они приводят ко мне?» – «В некотором смысле, – ответил он, внимательно посмотрел в окно и повернулся ко мне. – Я предполагаю, что мои слова удивят вас и даже шокируют, но больше мне ничего не остается; этого не избежать».