Мария Амор - Роза Галилеи

Опрыскивая деревья какой-то ядовитой жидкостью, умудрилась окатить и себя. Рони отчитал за небрежность и повез в медпункт в Нааран. Анализ крови показал, что останусь в живых, но, будь что будет, рукавицы с маской в этом пекле я и впредь не собираюсь носить. Больше ядовитых химикатов пугают рассказы про иерихонскую розу. Несмотря на романтическое название, это вовсе не цветок, а след от укуса какой-то страшной здешней мухи. Говорят, что рана не заживает месяцами и навсегда оставляет тяжелый уродливый шрам.

— Рони, а если эта иерихонская муха укусит меня в лицо, ты все равно будешь меня любить?

Рони отшучивается. Зря я спросила. Впрочем, пока иерихонская муха никого не укусила. Хочется надеяться, что это часть жутких фольклорных россказней отважных британских первопроходцев, посещавших в прошлом веке долину Иордана в сопровождении местных проводников и старательно отмечавших в путевых дневниках, что белый человек в здешних местах выжить не в состоянии. Зато скорпионы действительно кусаются постоянно.

— Наверное, все-таки не выживет, — вполголоса и очень серьезно предполагает Ури, тыкая в распухшую, как полено, ногу толстого Эльдада.

Нога и до укуса изяществом не отличалась. Мы все сочувственно ужасаемся.

— Почему не выживет? — не соглашается Дафна. — Если вовремя ампутируют, еще есть шанс…

— Болит ужасно, — подвывает эконом.

— Яд скорпиона убивает только детей и беременных, — пренебрежительно машет рукой Орит, закаленная зверскими методами сведения волос.

— Я еще совсем дитя, — всхлипывает неженка.

Мы вошли во вкус пугать его, и уже никому не хочется легкого исхода. Только добрая Рина держит страдальца за руку и вызывается сопровождать в иерусалимскую больницу «Хадасса».

Я ужасно боюсь скорпионов, когда хожу по газону, всегда стараюсь внимательно смотреть под ноги, не шевелится ли что-нибудь в траве. Как-то вечером в прачечной заметила отвратительное гигантское насекомое, мчащееся прямо к моим ногам с поднятым, как парус, хвостом. Отпрыгнула, схватила метлу и после нескольких промахов успела пришибить гадину. С тех пор, входя в темное помещение, первым делом включаю свет и внимательно осматриваю пол.

Но миновать нашествия саранчи не удалось никому. Постепенно все смирились с этой казнью египетской, перестали обращать внимание на напасть, только отряхивались, поднимаясь с травы. Труднее было притерпеться к тому, что эта нечисть залетала в кастрюли. Как ни старались повара уберечь от нее супы, стоило только приподнять крышку — посолить или добавить овощи, — и саранча тут же устремлялась внутрь, чтобы кануть в кипящем вареве. Научились есть внимательно. Проклятые насекомые исчезли так же внезапно, как и появились.

К зиме работы на манговой плантации временно закончились, и меня, знаменитую своими швейными талантами, перевели на совсем блатную работу — в прачечную. Мне поручено сшить всем желающим занавески к въезду в новые дома.

Из чувства солидарности с рабочим классом и чтобы как можно больше времени проводить с Рони, я продолжаю вставать в четыре утра. Попив кофе и помахав вслед грузовику, расходимся до завтрака: Рони идет в столярню, а я — в прачечную, сортировать белье. Простыни отдельно, наволочки отдельно, они грязнее, их надо стирать с особенным порошком. Трусы и лифчики предписывается завязывать в авоську, но все бросают, как придется, хорошо, что к каждой вещи намертво приклеена личная метка владельца. Шери пытается помогать развешивать чистое белье или хотя бы стаскивать с веревки. Он уже подрос, не такой беспомощный комочек, но для мамы Саши — по-прежнему малыш. До завтрака успеваю вшить новую молнию в джинсы Дрора и с чувством исполненного долга иду в столовую. Рядом с Рони стоят Галит и Дани. Рони обращает ко мне сияющее лицо:

— Смотри, кто к нам приехал!

Дани сгребает меня в медвежьи объятия. Он теплый, молчаливый и добрый, даже мне радуется больше, чем когда-либо мне радовался Рони.

— Ну, ребята, поживите тут выходные, осмотритесь и решайтесь! — говорит Рони.

Он давно уговаривал друзей бросить бесперспективное переливание из пустого в порожнее в городе и начать содержательную и исполненную смысла жизнь в Итаве. Что касается Дани, тому уже приелось существование городского люмпена, и он готов найти себе лучшее применение, только он в этой паре ничего не решает. Многие ребята рванули в кибуцную авантюру сразу после армии, легкомысленно, сломя голову, ради кайфа быть в молодежной тусовке и не желая взрослеть. Но для того, чтобы Галит внесла свою лепту в построение Страны обетованной, надо, чтобы ее, по меньшей мере, уволили.

Идет сбор дынь, это работа авральная, на нее, несмотря на субботу, выходят почти все. Кроме Галит, которая, как ни в чем не бывало, подходит к столовой свежая и душистая одновременно с возвращающимся с поля народом. Небрежно покуривая, накладывает себе полную тарелку салата, выбирает самый большой кусок пирога, милостиво улыбаясь, подсаживается к нашему столу.

— Галит, это было отлично! — выдыхает счастливую усталость Дани. — Я так здорово давно не уставал! А Сашка-то какая молодец! Вот не мог себе представить ее на сборе дынь!

Даже мне легче пережить утро на поле, когда это не каждодневная повинность, а редкое и почетное усилие со спортивным азартом. Приятно и восхищение Дани, и то, что Рони слышит его слова, только задело, что Галит и не подумала присоединяться к субботнику, а еще больше — что никому и в голову не пришло попрекнуть надменную красавицу. Как будто достаточно того, что она милостиво разрешает Дани пахать наравне со всеми. Мне кажется, белоручка не заработала морального права так уверенно наваливать себе в тарелку нашу еду. Что сказал бы Рони, если бы я позволила себе продрыхнуть уборочную страду?

Но Галит не такая, как все. Позже, в бассейне Наарана, она полулежит в кресле, подставляя солнцу и взглядам кибуцников свое совершенное тело, курит, и вокруг нее толпится группа желающих познакомиться поближе. Рядом с совершенной Галит я ощущаю себя тощей Олив, подружкой матросика Попая. Я не ищу ее общества, но почему-то меня все равно задевает, что она не обращает на меня внимания, хотя мы жили в одной квартире и именно мой Рони зазвал ее сюда. Может, если бы Галит вспомнила обо мне, то и вся моя неприязнь сошла бы на нет.

— Есть равные, а есть более равные, — негромко замечает Рина. — Всегда будут такие, которые примутся помогать и убирать, и такие, которые придут только угощаться.

— Во всем в кибуце провели уравниловку, а в самом важном — в отношении друг к другу — не смогли даже здесь, — досадую я. Мне приходится постоянно доказывать себя, а Галит оказалось достаточно валяться нога на ногу в шезлонге.