Мария Амор - Роза Галилеи

— Чего Эдна никак этот халат не выбросит? Сплошные заплаты! Она его носила еще когда за Шимоном замужем была! А они уже семь лет как развелись! Из-за Орена. Сменила шило на мыло! А вот майка Эрана. Он с Рути уже десять лет вместе, трое детей, а не женаты! Они якобы против раввината! Мы все против раввината, но остальным это не мешает хупу поставить! Свихнулся на своих конях, заботится о них больше, чем о детях! Если ты меня спросишь… — Я не спрашиваю, но разве это остановит Браху? — …нечего тебе увлекаться этими скачками!

— Мне лошади нравятся. У Моны такие глаза добрые…

Браха поджимает губы:

— Родить тебе надо, дорогая. Сразу про лошадей забудешь. И не одного-двух! Вон у Шимрит, несчастной, сын погиб в войну Судного дня… В такой ситуации одно спасение — мы! Наша поддержка. Ведь мы все — единая семья!

Еще больше, чем верховую езду, начальница не одобряет, когда кибуцные парни достаются городским девкам.

— Вот Эли привел эту Хен! И что? Спустя год развелись! И зачем нам здесь одинокие чужие женщины? Счастье, что Мортон на них есть!

Высокий, худой, загорелый блондин Мортон — громоотвод на страже семейного счастья гадотовцев: датчанин прибыл в кибуц волонтером и прижился, пестуя каждое лето новую стайку легкомысленных скандинавок.

А мне рыжая длинноволосая Хен нравится. Она непохожа на остальных женщин, не такая правильная. Делает, что хочет: иногда уезжает из кибуца на несколько дней, гуляет по пустыне, а потом как ни в чем не бывало появляется вновь. Как ей это удается? Я за год жизни здесь даже в Тверию не выбралась. Иордана, на берегах которого стоит наш кибуц, ни разу в жизни не видела.

— Саш, держись от этой Хен подальше, — советует Рони. — Она странная.

Но я не внимаю. Я одинока. В Итаве, чтобы участвовать в общей жизни, достаточно было выйти из караванчика, все тусовались либо в столовой, либо в клубе. Здесь же телевидение удерживает людей по своим комнатам, общаются маленькими компаниями, причем компания Рони состоит из новообращенных запойных любителей бриджа. Все чаще я провожу вечера с Хен. Мы болтаем, иногда вместе гуляем по окрестностям или просто читаем каждая свою книгу. Хен — изгой в кибуце и, по мнению моего мужа и Брахи, — предосудительное знакомство, но мне наплевать. Может, именно потому, что сама я не смею опоздать на работу даже на несколько минут, мне приятно иметь подругой эту отважную и свободную девушку, равнодушную к правилам и к условностям. Я больше не стремлюсь нравиться всем. Я больше не стремлюсь нравиться кому бы то ни было.

В июне начались обстрелы севера страны палестинцами из Ливана. Кибуцы протянули руку помощи пограничным городкам развития, позволив женщинам и детям укрыться от обстрелов в своих хозяйствах. Наш кибуц тоже принял несколько семей, в основном работниц своих же кибуцных предприятий, расположенных в промзоне города развития Кирьят-Шмона.

Милая женщина Эдна отвечает за прием беженцев. Я вызываюсь помогать ей в этой благородной миссии. Большинство наших гостей, впервые в жизни оказавшись в кибуце, неприятно удивлены маленькими аккуратными домиками, обилием цветов, бассейном и общим благополучием хозяев. Сефардские женщины — с убранными под платки волосами, в длинных темных юбках, с испуганными и плачущими детьми — теснятся на скамейках и недоброжелательно взирают на ашкеназов-кибуцников, проезжающих мимо на велосипедах. А кибуцники, наоборот, приветливо здороваются, довольные своей ролью бескорыстных спасителей. Кирьятшмоновки исподлобья косятся на голые ляжки своих благодетелей и не поддаются на фальшивую ласку классового врага, справедливо полагая, что даже во время обстрела нет причины забывать тот факт, что в мирные дни кибуцники являются их работодателями и эксплуататорами. Кибуцы от государства получили бесплатную землю, а выходцы из Северной Африки шиш, даже хуже — самые отдаленные и опасные районы страны. Причем не с маленькими домиками, утопающими в розах, а с отвратительными четырехэтажными бетонными коробками, увешанными сохнущим бельем.

Заранее радуясь своему доброму начинанию, мы с Эдной подходим к беженкам, неся в руках кучу разноцветных маек с надпечаткой «Гадот» и симпатичной картинкой солнца, встающего над холмами.

— Вот, примите, пожалуйста, подарок от нас, — умильно сияет Эдна.

— Премного благодарны, — хмуро ответствует тетка, поправляя платок на голове. — У нас, слава Богу, своя одежда имеется.

Видимо, перспектива разгуливать по Кирьят-Шмона с надписью, оповещающей общественность о том, что она спасалась от обстрела в кибуце, ее не соблазняет.

Эдна теряется от неблагодарности. Майки были специально заказаны, дабы память о добросердечии и гостеприимстве Гадота не меркла в памяти жителей севера страны, и унести их невостребованными невозможно.

— А детям?

— Большое спасибо, — женщина непреклонно складывает руки на груди. — И так вам на всю жизнь обязаны.

Комитет по радушной встрече беженцев продолжает беспомощно топтаться.

— Вам что-нибудь нужно? Требуется ли помощь в чем-либо? — Мы твердо намерены продолжать нелегкую опеку.

— Может, работа какая найдется? — спрашивает другая тетка.

Эдна протестующе машет руками:

— Вы у нас гости, ничего не надо, отдыхайте!

— «Отдыхайте»!.. — передразнивает кирьятшмоновка. — А деньги за нас пророк Элиягу заработает? Пока мы здесь без толку сидим, счета-то растут! Их за нас никто не оплатит! Хоть бы что нашли — на кухне помочь, может, кому убрать нужно? — с надеждой спрашивает она меня. Видимо, я кажусь многообещающей белоручкой.

— Нет, мы все делаем сами! — с ноткой гордости объясняет Эдна.

Работницы наших фабрик деликатно умолкают. Но плох тот благодетель, от благодеяний которого так легко увернуться, поэтому мы настаиваем:

— Можно организовать спектакль или экскурсию для детей.

Женщины инстинктивно подтягивают потомство поближе к себе, вероятно опасаясь тлетворного антирелигиозного и социалистического влияния кибуца.

— Видала, Рива? — спрашивает ехидно одна из них, помоложе. — Вот, гляди, как люди живут, пока ты по бомбоубежищам скачешь… Хочешь тебе спектакль, а хочешь — экскурсия!

Но чего-чего, а собственного героизма у нас охапки. Мало кто хлебнул такого лиха обстрелов прямой наводкой, как Гадот. Героизм наш лишь слегка обветшал, и его еще можно предъявить по первому требованию.

— Нас тоже непрерывно бомбили до Шестидневной войны… Мы специально один дом сохранили, с пробоиной от попадания… хотите посмотреть? — жестом, достойным Шлимана, указующего на развалины Трои, Эдна тычет в сторону нашей достопримечательности.

Бережно сохраняемые нами пробоины женщин не интересуют, у них дома хватает стен, изрешеченных осколками снарядов, они видят их с детства и уже не надеются на благие перемены. На бывшей сирийской позиции, отвоеванной в Войну Судного дня, с которой Гадот виден как на ладони, повесили уважительную надпись: «Отсюда вы выглядите поистине великими». Но из Кирьят-Шмоны, для которой обстрелы — не гордое прошлое, а тоскливое настоящее, мы явно не представляемся великанами духа.