Анатолий Салуцкий - Немой набат. Книга вторая

Михаил Сергеевич снова не удержался, прервал:

— Против Кочетова выступила и группа академиков. Любопытно, это были те же люди, которые потом подписали знаменитое письмо против Сахарова. Против! Да, кстати! В 1969 году ведь и Солженицына выслали. Ну и времечко было!

— Так вот, я и не могу усвоить, что в те времена происходило! — воскликнул Донцов. — Солженицына высылают, а Кочетова, который диаметрально противоположен, не издают. И в обоих случаях, насколько я понимаю, решает тогдашний главный идеолог Суслов.

— О! — тоже воскликнула Людмила Петровна. — В том-то и дело, что роман «Чего же ты хочешь?» стал прямым укором Суслову за слабую идеологию, а критики романа фактически Суслова и защищали. Роман прочитала вся партийная верхушка, его восприняли как удар по Суслову, и... Виктор, Господь иногда низвергает Своих ангелов. Главный идеолог запретил обсуждение романа в печати. Появилась одна-единственная рецензия в «Литгазете» с мыслью, что в Советском Союзе растет идейно здоровая молодежь и, мол, незачем наводить тень на плетень. Виктор, я же находилась в гуще тех споров. Знающие люди говорили, что секретарь ЦК Демичев, второй идеолог после Суслова, назвал роман антипартийным и добавил, что читал его в сортире.

— Да, поистине легендарный роман! — как бы подвел итог профессор. — Сюжет: путешествие по России, простите, в ту пору по СССР, бригады западных пропагандистов. Но попал не в бровь, а в глаз не только закопёрщикам пятой колонны, но и Суслову. И вот что любопытно: именно критиканы Кочетова доказали, что крайности сходятся.

— Неужели ни разу не издали отдельной книгой? — не уставал удивляться Донцов.

— Ни разу! — твердо ответил Михаил Сергеевич.

Но Людмила Петровна мягко поправила:

— Миша, я же упоминала, в Минске издали, но весь тираж был, по сути, конфискован. Я несколько лет назад смотрела в Интернете, там роман Кочетова жаждут купить многие, огромный спрос. А книг нет. Между прочим, в 1989 году вышло собрание сочинений Кочетова, однако «Чего же ты хочешь?» в нем не было, цензура запретила. Но это как раз понятно: перестройка, прогнозы писателя начали сбываться в полной мере, очень опасный для того времени роман, прямой наводкой бил по Горбачеву и Яковлеву.

— А меня, Виктор, поражает, что при горячем коммерческом спросе в наши дни ни одно издательство не опубликовало этот роман. Не рискует! Хотя цензуры вроде нет. Не случайно вы ничего не слышали о Кочетове.

— Миша, несколько лет назад «Чего же ты хочешь?» отважно напечатала «Роман-газета». Но у нее теперь тираж небольшой.

— Несколько лет назад можно было. А сегодня это слишком рискованно. Сегодня даже премию «Литгазеты» «Дельвиг» закрыли. Ну, не закрыли, а перестали финансировать, теперь ведь цензуру через финансы вернули — в обход закона. Напечатал крамолу — с точки зрения власти, — ни грантов, ни субсидий не получишь и вылетишь с рынка.

— Да, хорошая была премия «За верность слову и отечеству»... Но я, Миша, о другом. Всеволод... Всеволод... Как же его отчество? Забыла... А, Всеволод Анисимович Кочетов, конечно, совершил гражданский подвиг — не грех напомнить сие еще раз, — написав произведение редчайшего жанра, идейный роман. И жить этому роману, как историческому документу эпохи, многие веки. Кстати, Виктор, знаете, где похоронили Кочетова? В главном нашем некрополе, на Новодевичьем, не так уж далеко от Гоголя.

— А когда он умер?

— Не умер. В 1973 году застрелился. Сколько по этому поводу визгу было! Одни кричали, что его затравили, другие болтали, будто он разочаровался в своих идеях, сам себя загнал в тупики жизни. Лично я в те времена слышала от одного из будущих суперактивных прорабов перестройки публичное и, на мой взгляд, чрезмерно злорадное пыхтение, что Кочетов, извините за моветон, но я цитирую, мол, посмел задрать ногу на высшую партийную власть — ну, вы понимаете, как кобель, — и от испуга потом сам себя наказал. На самом же деле — теперь это общеизвестно — у него был рак, и он мужественно свел счеты с жизнью. Вообще, человек был мужественный, с провидческим даром.

Чай давно остыл, и Людмила Петровна на красочном жостовском подносе унесла чашки на кухню, чтобы освободить их для свежей заварки.

— Да-а, в нашем возрасте очень тянет на воспоминания, — задумчиво произнес профессор. — Есть известное присловье: «В России надо жить долго». А ведь на самом-то деле эта расхожая шутка фиксирует особенности нашей новой и новейшей истории. Среди мировых держав нет другого государства, которое в ХХ веке и в нынешнее время столь часто трясло бы от властных перипетий. Возьмите Германию. Там первая половина прошлого столетия была бурной, но потом все успокоилось. На Западе государственная жизнь вообще стабильна, да и на Востоке тоже. Если, конечно, не учитывать военные катастрофы. А в России очередной лидер вечно приносит с собой перемены государственного бытования. Не говорю, кстати, о волюнтаристской, временной, на период «царствования», смене и упразднении часовых поясов, что для миллионов людей вовсе не мелочь. Но каждый раз меняется и сама атмосфера жизни. Чтобы понять вектор исторического движения России, воистину надо жить долго.

— Зато есть что вспомнить! — шутливо отозвался Донцов.

— О-о, не говорите! Людмила Петровна иногда накрывает этот стол празднично, мы с ней пригубляем по две-три рюмочки коньяка и предаемся воспоминаниям. Сами дивимся, сколько интереснейших, судьбоносных событий уместилось на нашем веку. Ведь мы уже давно золотую свадьбу справили, с 1959 года вместе. А познакомились знаете как? Совершенно случайно. Как говорится, Бог свел. Она один-единственный раз запорхнула на заседание кружка Щедровицкого, который я некоторое время посещал. Увидел ее и влюбился по уши. Нас только вечный сон разлучит.

— Уж и не помню, как я к щедровитянам попала, — вступила в разговор вошедшая в гостиную Людмила Петровна. — Но точно, один-единственный раз у них была. Сути не ухватила, и сама атмосфера пришлась не по душе. Щедровицкий всех перебивает, разговор сугубо умозрительный, от жизни абсолютно оторванный.

— Философы! — веско сказал Михаил Сергеевич.

— Знаю, что философы. Я только что филологический закончила, мы с филфаковцами дружны были. Но у щедровитян я как раз философских подходов не ощутила. Может, оттого, что мимоходом к ним заскочила. Они в то время считались модными, много шуму вокруг них витало, вот я и клюнула на приманку. Но они же методологи, это — в моем понимании — нижний этаж философии. Разочаровалась, зато со своим гением познакомилась, — указала на мужа. — А как он красиво ухаживал! Устоять было невозможно.

— Да, там методологи собрались, — разъяснил профессор. — Я по образованию технарь, но как раз методология в широком смысле меня в то время интересовала.