Анатолий Салуцкий - Немой набат. Книга вторая

Впрочем, размышления о своей предвыборной программе все явственнее перемешивались в сознании Георгия с мыслями о внутриполитическом переделе, на пороге которого стоит Россия. Объективно получалось, что Южному Уралу вслед за Севастополем предстояло явить свой характер, вернее, предъявить его центральной власти, чтобы она остановила гниение структур управления, скорректировала кадровую политику. Что еще? Да, пожалуй, это главное. Остальное, включая экономику, в новых условиях начнет налаживаться под напором жизненных сил народа. «Жора, долой согрешительные замыслы. Ты не вправе уходить со стремнины жизни, — говорил сам себе Синицын. — Ты не рвался, не карьерил, тебя вынесло на стремнину помимо твоей воли, и ты обязан пытаться преодолеть пороги, ждущие впереди. Ради уцеления России».

И тут же мысль снова вывернула на текучку: вспомнил назидание Добычина о московском землячестве. Конечно, надо посоветовать Раисе Максимовне вызвать сюда брата. Появление Синягина, который широко известен в регионе, его поддержка могут пригодиться. Да и советы крупного столичного элитария лишними не будут.

Синицын всматривался в заречные дали. Прозрачный летний день открывал взгляду весь кругозор — небозем, как говорил дядя Матвей. Но что там — вдали за рекой быстротекущей жизни?

18

Предки Филиппа Гордеевича Остапчука были столыпинскими переселенцами. Более ста лет назад из Полтавской губернии они перебрались на пустующие земли Сибири и бойко, гарно здесь обустроились. Но потом большая семья угодила в жернова долгого жестокого лихолетья и, хотя сумела отстраниться от красно-белой замятни, а потом избежала раскулачивания — из Сибири в Сибирь высылали редко — все же разбилась на осколки. Мощный корень дал несколько ростков, которые зажили своей жизнью в разных городах и весях. Филипп Остапчук — не нынешний, а из родоначальников — еще до Великой Отечественной обосновался на Южном Урале, откуда его и призвали на фронт. Вернувшись инвалидом, служил в соворганах — вот и вся биография. А сын его Гордей окончил мединститут и до пенсии оставался участковым врачом, набравшись колоссального врачебного опыта. Говорил: «Меня здесь Бог свидетелем поставил, я отсюда — никуда!»

Филипп Второй, названный в честь деда, с детства слышал отцовские рассказы о загадочных чудесах практической медицины, вроде закона парных случаев, о котором и буквы не найдешь в учебниках: десять лет никто не обращался с травмой руки от неловкого удара топором, но если кто пришел, вскорости жди такого же пациента — наверняка, без осечки! И сына тоже привлек «медицинский канон» Авиценны. А когда выучился на хирурга, обожествлял великих предшественников — братьев Мешалкиных, Петровского, молился на современного Бокерию, — именно излечение сердечных недугов влекло его. Подобно отцу, в трудовой книжке была у него единственная запись о месте работы: областная клиническая больница. Остальное сделали искусство хирурга и десятилетия — к пятидесяти годам стал главным врачом. А уж как расцвела, как обновилась больница, каким чутким стал персонал — от санитарок до завотделениями! Об этом в области все знают. Народ главврача перестал называть по фамилии. Скажут «Филипп», и ясно, о ком речь. Лечатся не в больнице, а «у Филиппа».

Повезло и с женитьбой — на однокурснице, чьи предки по совпадению тоже были столыпинскими переселенцами. Но семейные судьбы разные. Синягины — из крупной подмосковной общины староверов, одна их ветвь подалась в Сибирь и после коллективизации вернулась в город, на Южный Урал, а другая перебралась в родственную общину обрядоверцев знаменитого калужского села Волое, где в семьях рождались до десяти ребятишек — но никак не меньше восьми. Потому родни у Раи Синягиной было полным-полно по всей стране.

Сама она осилила только троих маленьких Остапчуков, девочки, о которой мечтала, не дождалась. Сидела с малышами, и медицину пришлось оставить, — как без практики? А когда ребята подросли, всю энергию своей бурной натуры бросила на разгребание житейских муниципальных завалов. Дважды депутатом горсобрания избирали.

В семье Остапчуков тон задавала Раиса Максимовна, которую Филипп с любовью честил словами старой советской песни — «вместо сердца пламенный мотор». А она, пародируя классику, называла мужа Голова, с заглавной буквы. Он и вправду был Головой. Когда стал главврачом и жизнь вошла в новое русло, Филипп посоветовал жене периодически собирать на домашние чаепития людей их круга. Он обожал общаться с пациентами и на таких посиделках докладывал о людских настроениях, называя свои наблюдения картинами жизни. Слушали его «отчеты» с огромным интересом, вплоть до аплодисментов. Это была одна из примечательных красок российского провинциального бытия.

— Начинается утренний обход, — говорил острый на язык Филипп. — Захожу в палату, а со мной свита. Завотделениями, дежурные врачи, куча строгачей в белых халатах. Больные в трепете, кто жалуется, кто храбрится, живого слова не услышишь. А часика в четыре, к концу рабочего дня, — иногда, по обстоятельствам! — я инкогнито некоторые палаты навещаю — по душам поговорить. И о болезнях, и вообще. Уж как люди радуются вниманию! Для них это очень мощная терапия. Бывает, дебаты в палате идут, только без ора, без перебиваний, как в этих назойливых ток-шоу, этого я не допускаю. Ну а когда сложишь в башке все, что услышал, — вот она, картина жизни.

Для пополнения больничного бюджета Филипп использовал систему, которую в своем насмешливом духе окрестил «блатной». Для денежных пациентов он ввел одноместные палаты, по их вызову для доставки в клинику выезжала своя карета «скорой помощи», с больницей можно было заключить договор об экстренной госпитализации в отдельную палату. На все эти дополнительные услуги составили прейскурант, его вывесили около кассы, через которую шла оплата. Рядовые пациенты ощущали прибавку к больничному бюджету через улучшенное питание — чуть ли не санаторное. С годами Филипп Гордеевич Остапчук стал одним из самых уважаемых людей области. Вдобавок прославился изречением, которое часто цитировали местные газеты: «Для Маркса труд — это товар, а для меня — содержание жизни».

Однажды его позвали в Москву, на о-очень солидную должность. Но он категорически отказался:

— Мой отец всю жизнь здесь на посту стоял, вот и я до скончания веков здесь останусь. Это фамильное.

Такая преданность малой родине еще выше подняла авторитет Филиппа, ему не раз предлагали выдвигаться в областные депутаты, но он «паблики» сторонился, не без оснований полагая, что для главврача она станет обузой. Однако, погруженный в самые жгучие людские заботы, Остапчук на региональные проблемы смотрел не только медицинским, но и более широким взглядом, зорко отличая объективные сбои от бюрократических препон. Свою больницу он умел отстоять от нелепых ведомственных предписаний, градом сыпавшихся из Москвы, — столичные бюрократы трудились не покладая рук. Но общий ход региональных дел его удручал. А тут еще Раиса Максимовна, благодаря домашним чаепитиям державшая руку на пульсе местных настроений, подогревала недовольство. И когда Остапчуки прочитали о решительном предвыборном маневре севастопольского Чалого, пригрозившего выдвижением в депутаты, — вот тогда и приняли решение тоже вторгнуться в избирательную кампанию, выдвинув кандидата, говоря словами Филиппа, от населения. Кого именно, было делом техники.