Анатолий Салуцкий - Немой набат. Книга вторая

— И все поймут! — воскликнул Филипп. — Мне-то реклама не нужна, это людям известно. Но у нас знают, что я — наипервейшее доверенное лицо кандидата Синицына. Сколько раз выступал в его поддержку! А после тебя еще задору прибавлю. Вокруг пальца, Иван, ты их обведешь.

— Отличный план, Ваня! И придраться не к чему: ни слова о выборах, о Синицыне. Я Филиппа называю Головой, но ты со своим столичным размахом нас обошел. Две Головы!

— Э-эх, Раиса, насчет придраться не к чему — погоди. Они не дураки, все поймут да еще как придерутся. Благодушных среди них нет. Ты, Филипп, держись, по тебе бить будут, дискредитировать попытаются.

— Это я изначально учитывал. Боялся бы, в драку не полез.

— Ну ладно, ребята, главную тему мы обговорили. А вообще-то как она, провинциальная жизнь, Филипп? Мне интересно обо всем знать, что в России деется. Из Москвы многое не видно.

— Всего не выскажешь. Понимаешь, Иван, у меня в больнице полный порядок. Вот с чем колоссальные сложности — это с заказом лекарств. Кругом махровая бюрократия. Заявку подай на год вперед, чтоб ее по инстанциям футболили, о новых препаратах не мечтай. Да и привычных ждем по три месяца, а больной — вот он!.. Зато удалось отбиться от ядовитого новшества. Понимаешь, некие умники принялись создавать клининговые компании для уборки больниц — от английского «clean» — чистить. И навязывают своих работников вместо извечных русских бабушек, которые, помимо уборки, и больных обихаживают, и доброе слово умеют сказать. Их велели уволить и заключить договор с компанией. Ну, я, не будь дурак, позвонил коллеге в Москву, столица, она впереди прогресса мчится. Он-то мне и рассказал, какой фокус те умники придумали. Набрали сплошь мигрантов! У меня, говорит, больничный климат в корне поменялся, волосы на себе рву. Я сразу понял, в чем дело. В России больные и младший персонал всегда были в негласном моральном единстве, а теперь мухи отдельно, котлеты отдельно. Ясно, Иван, что происходит: клининговая компания мигрантам платит копейки, а с нас по полной дерет. Хватает средств, чтобы заинтересовать тех, кто заставляет с ней договор заключать, кто наш больничный уклад ломает и бабушек приработка к пенсии лишает. Импортозамещение наизнанку! Ну, у меня эта авантюра, конечно, не прошла. А продажную бюрократию я пуще прежнего возненавидел. Она всегда была, но с 2007 года вообще расцвела: дали старт безудержу.

— А что в 2007-м? Я не помню.

— Ввели систему доплат госслужащим! И что мы теперь имеем? Помнишь, у Ленина: «Коммунизм — это советская власть плюс электрификация всей страны»? А что такое, по аналогии, наша демократия? Это Путин плюс бюрократизация всей страны. О чем говорить, Иван! Мы семь месяцев ждали решения о том, в какой цвет покрасить один из корпусов больницы! А в остальном, прекрасная маркиза, все хорошо, все хорошо...

Перевел дух и вернулся к первой теме:

— Но наезды на меня все же были, за пять лет зарплату прошерстили.

— А в чем проблема?

— Ну, ты должен знать, что в том же 2007 году ликвидировали тарифную сетку. Раньше за мастерство, за рабочие разряды платили, а теперь зарплаты плавающие.

— Да, с тарифной сеткой было удобнее, заработок рабочих в основном зависел от выработки. Теперь отношения с главным инженером, директором, даже с мастером цеха слишком влияют на зарплату. Попробуй возразить, перечить — сразу деньги срежут. Думаю, это с умыслом сделано, чтоб народ смирнее был, не ерепенился. Отмена тарифной сетки вынудила рабочего пресмыкаться перед работодателем. Не пойму, зачем Путин в эту сторону повернул. У меня производства крупные, сам я в такие вопросы не вдаюсь, но знаю, что на заводах есть любители в бараний рог людей гнуть. Доходят слухи... Хотя я в таких случаях вспоминаю остроумную шутку Сталина: «Лгут, как очевидцы».

— Но у вас все же еще и от выработки пляшут. А в больницах, школах, в вузах ввели самодеятельную систему окладов — под конкретных людей. Теперь «что хочу, то и ворочу!» — в законе. Не знаю, как в Москве Путина чествуют, а я-то считаю его отпетым идеалистом, и не только я. Помню, выступал перед учителями, говорил с гордостью: «Уровнем зарплат у нас распоряжается сама школа». Меня аж передернуло. «Сама школа» — это директор, а в переводе на язык повседневных реальностей — простор для произвола. В больницах стимулирующие надбавки ввели, я их зову «дженериками». Но что они стимулируют? Не профессиональный рост, а лизоблюдство, ибо надбавки распределяет начальство. Систему окладов разрушили, отдали этот важнейший вопрос «на усмотрение». И вообще... Теперь по закону я могу назначить себе огромный оклад — с кучей различных надбавок. Неспроста директора иных вузов, главврачи стали миллионерами, людьми пентхаузов. А рядовые преподаватели и врачи едва концы с концами сводят, особенно беспокоит варварская самоэксплуатация врачей.

— Уходят, уходят, уходят врачи... — грустно прервала Раиса Максимовна. — Наш знакомый из Ульяновска звонил, говорит, у них в Дмитровограде участковым врачом — индус, едва-едва по-русски лопочет. Свои-то поувольнялись.

— Да-а, нет на верхних этажах понимания реалий, — продолжил Филипп, — оторвался он от жизни, Черномырдина обскакал: хотел как лучше, а получилось, как никогда не было, — с зарплатами анархия, вакханалия. Теперь хватился, требует зарплату врачей привести в порядок. И снова никого не наказал за провалы оптимизации. Все те же на манеже.

Синягин пропаще махнул рукой. Спросил:

— А тебя-то пошто проверяли?

— Заработки изучали. Говорю же, я мог выписывать себе чуть ли не по пятьсот тысяч, с надбавками. По закону! И никаких придирок. Но в моральном плане — сам понимаешь. Тиснули бы в газете, что главврач такой-сякой, миллионами гребет, — и нет ко мне у людей доверия. А я никогда не зарывался, врачи в больнице зарабатывают прилично, поэтому на конкурсах отбираю лучших. В глаза любой санитарке легко смотреть, а это, Иван, для меня счастье.

— Вот он у нас какой! — с гордостью произнесла Раиса Максимовна. — Потому и подкопаться под него не могут.

За разговорами о жизни как-то подзабыли о Синицыне, о выборах. Иван Максимович оказался очень исправным слушателем, чутко вникая в причуды провинциальной российской жизни. Но расстались все же на деловом тоне.

— В общем, господа Остапчуки, смотрите телевизор. Даст Бог, все пройдет по плану. А Синицыну скажите, чтоб не обижался, разъясните, почему я его до выборов в упор видеть не хочу. А с девятого сентября — с удовольствием! Изберут его губернатором, не изберут — без разницы. Чую, мы с ним сойдемся. Нам вместе держаться надо.

И местоимение «нам» прозвучало в устах Синягина расширительно, касалось не только его и Синицына, но некоего множества людей, объединенных общей мечтой.