Драгослав Михайлович - Венок Петрии

А в году этак шестьдесят пятом пронесся слух, что и поезд наш сымут, станцию прикроют.

Ну, думаешь, пущай бы заодно и жисть прикрыли, надоело все до черта! А в душе надеешься — чего там, шутки шутят. Поезд-то ходит здесь уж семьдесят годов, а в Брегове — все девяносто; прадеды наши на ем ездили.

Да какие там шутки: в шестьдесят седьмом и поезд сняли.

И тоже не сразу. Дорогу разобрали поначалу от Окно до Брегова, километров семь будет, может, восемь. Ладно, думаешь, автобус есть, да и недалеко, нужда заставит, пешком дойдешь.

А дорога у нас проложена прямиком посередь Окно, по главной улице. Убрали рельсы, улица, словно баба беременная, вширь раздалась — ходи не хочу. Однако ж ходить-то по ей почитай что и некому.

Не успели мы обвыкнуться, как в скором времени стали поговаривать, что и от Брегова до Ш. тоже разберут.

Как штольни-то позакрывали, уголь перестали по железной дороге возить, окромя того, что вырубали в самой малой штольне в Брегове, ежели и то паровоз не съедал. Да и народ, черт его побери, какой разъехался, какой на автобус ходит, поезду и возить-то некого. Порожняком мотается.

Вот и решили в семидесятом покончить и с им. Все. И день уж назначили, когда последний поезд из Брегова пойдет. Ничё нам не оставляют.

А тут на беду Марковича такая буча поднялась, что не обрадуешься. Не думали, не гадали, что так все обернется.

За неделю до того, как пойти последнему поезду из Брегова, в окненскую штольню вода прорвалась. И повезло ишо: одна смена как раз наверх поднялась, а другая вот-вот должна была спуститься, и тут-то в один миг всю шахту и затопило.

Никто сперва ничё и не заметил, партия с новой сменой уж тронулась было, как вдруг навстречу ей шахтеры, — бегут снизу перепуганные, дух перевести не могут, кричат:

«Вода в штольне!»

Поезд тут же вернулся. Подумать страшно, сколько людей погибло бы!

Ну, само собой, тревога, спасатели. Дён семь или восемь борются с водой и ничё сделать не могут.

Насосы со всего рудника пригнали — и все впустую. Солдат на подмогу позвали, и они мало что сумели. Наконец быстро-быстро в другой стране купили какие-то сильнющие водоотливы и самолетом доставили. Вот тогда и пошло дело на лад.

Неделю жили, а в голове одна мысль: под ногами-то, метрах в сорока от тебя, бог весть что деется, может, в эту минуту вода, что дракон о семи головах, людей заглатывает, может, кто из последних сил борется, а может, вода вот-вот наружу вырвется и давай дома крушить, деревья с корнем вырывать, людей и скотину уносить. Ведь не знаешь, что там на глубине, какой там дьявол прячется?

На восьмой лишь день с помощью этого заграмоничного водоотлива совладали с водой. А уж какая порча от ей осталась, и сказать нельзя.

Ну, кончили дело, стали люди на белый свет вылазить.

Подземную дорогу грязью занесло, никаких тебе поездов не подадут. Отправились пехом. Кому куда ближе — одни в Брезовицу, другие — в Брегово, чтоб по малой штольне подняться.

А в Брегове — как раз суббота была — железнодорожники грузили на последний поезд то, что у их ишо на станции оставалось. Выходят шахтеры из-под земли, грязные, измученные, хмурые, а на земле их встречает огромадная толпа — люди поезд провожать пришли.

Тыща, может, там в тот день людей собралась. Не токо из Брегова, с других шахт люди пришли, из сел окрестных. И все бабы да старики немощные, им-то с поездом горше всего прощаться, как-никак ровесник он ихний.

Миса мой тогда уж хворый был. На больничном сидел, а к нам из Зренянина племянница моя Зора с мужем приехала, чтоб дочку свою Снежану забрать от меня. У них был «фиат», сели мы в машину, давай и мы поглядим.

Прикатили.

Посередь толпы стоит наш поезд, два пустых пассажирских вагона и пять товарных. Паровоз пыхтит, вот-вот тронется.

Дорожные рабочие, человек пять или шесть, напуганные какие-то, молчком грузят в товарный вагон столы, стулья и прочую дребедень станционную. Другие кидают на платформы шпалы, стрелки, струмент разный. Третьи около самого здания копают, а что — один бог знает.

Вдруг скрозь толпу протолкался старый шахтер — бреговчанин, а в руках у его два черных флага.

Вошел он в комнату начальника станции, высадил локтем стекло в окне — будто ружье выстрелило, такая кругом тишина стояла. Просунул руку в дыру — одну руку и было видно — и вывесил на станционное здание черный флаг.

Вышел со вторым флагом, полез на паровоз и там тоже прицепил черный флаг, чуть не к самой трубе.

Вынырнули из толпы две женчины, обе уж старые с охапками кладбищенских цветов, перевязанных черными лентами. Подали они часть цветов старику, и все трое взялись обряжать паровоз.

И пока там дорожники второпях чтой-то свое заканчивают, они обрядили и паровоз, и вагоны ровно на похороны — одного покойника не хватает. Ветерок колышет черные ленты, цветы. Смотреть жутко, помилуй господи!

Ну вот все готово, дорожники сделали, что должны были сделать. Поезд может трогаться. Машинист с кочегаром полезли на свои места. И тут старик машинист, а он, говорят, водил здесь поезда лет сорок, заплакал.

Так, слезьми обливаясь, и потянул за какую-то ручку, свистнул паровоз. Рабочие по-прежнему молчком, как воры, мигом сели в вагоны. Ровно бежать собрались.

Не выдержал тут народ. Разом заголосили, запричитали люди. В голос рыдают бабы, шмыгают мужики, плачут дети, будто родного человека хоронют. Бабы платки развязали, концы распустили, того и гляди кинутся лицо себе с горя царапать, глаза вырывать.

Старик машинист снова взялся за свой свисток. И уж не отпускал его, паровоз засвистел, заверещал как с перепугу.

И тут вдруг завыли все три шахтерские сирены. Подхватили паровозный гудок и в лад с им заревели. Ревут сирены, прямо караул кричат, свистит, верещит паровоз, не знаешь, кто жалобнее. Сердце от боли разрывается.

А траурный поезд уж тронулся потихоньку, расступается перед им толпа.

Машинист высунулся в окно, а сам тянет за свисток и на людей глядит. А из глаз черные слезы, ровно сытые шершни, выкатываются, все лицо будто в черных дырьях.

Замельтешились старики и старухи, подались кто влево, кто вправо, побежали за поездом.

Кричат люди, вопят, причитают, к богу взывают, бранятся, голосят, стонут все разом — и под ноги не смотрят, бегут, что есть сил. Свистит паровоз, сирены воют, а старики да старухи с клюками, дети малые сломя голову несутся за поездом и кричат, кричат…

Испугалась я, господи, страх какой! Вот-вот, думаю, кто под колеса угодит, и уж как кишки по рельсам тащатся, представила.

Схватила я свого мужика за руку.

«Бежим отсюдова, — кричу, — здесь без крови не обойдется!»

Вытащила я его из толпы, убежали мы оттудова, одним словом.

Уж на дороге зять догнал нас на своем «фиате» и домой отвез.