Драгослав Михайлович - Венок Петрии

Шестьдесят восьмой уж кончался, когда Мисе пришлось-таки дать согласье на перацию. Тянуть уж нельзя было.

Договорились они с доктором: в начале нового года, в январе или феврале, ляжет он в больницу.

Знать бы мне тогда то, что я ноне знаю, не случилось бы той беды. Но я в больнице не была и краем глаза не видала, что там творится. А рази наперед угадаешь, с какими людьми дело имеешь? Откуда мне было знать, что там больных ржавым струментом режут?

Когда я первый раз опосля перации пришла Мису навестить, вот тут-то я все и увидала. Грязь, всюду бинты кровавые валяются, вонища. Что ж это такая за больница?

Но поздно уж было. Дело-то сделано.

Вырезали мужу больные жилы, подержали его у себя с месяц и выписали. И не сказали ни Мисе, ни мне, что у его после перации сердце ослабло и что теперича это главная беда.

«Все будет хорошо», — сказали.

Пришел Миса домой, а рана-то не заросла. Худющий, белый, старый — просто не узнать человека! Неужто это тот Миса, с которым я прожила столько лет? Неужто это тот веселый, румяный, красивый мужчина, которого я месяц назад в больнице оставила?

Взялась я его кормить да выхаживать. Начал он чуть поправляться.

Лицом пополнел, но сам по-прежнему худющий. И с ногой плохо.

Кажный второй-третий день назначили ему ездить на перевязку. А он и с палкой-то едва передвигается. Ходит, понятно, не лежит пластом, но нога быстро устает и сразу болеть принимается. А ему велено не утруждать ее.

Вот уж и конец марта. Шестьдесят девятый.

День выдался погожий. Солнце пригревает, весна прямо.

Снежана утром побежала в школу. Это внучка моя, дочка племянницы моей, Зоры, что росла у меня. Теперича Зора с мужем своим Мирко в Зренянине живет, но квартиры у их там нету, вот я и взяла девочку к себе, до двенадцати лет со мной жила. Когда Мисе перацию делали, она уж большая была, в шестой класс, поди, ходила.

Ушла она, значит, в школу, и Миса собрался на перевязку. Ноги-то едва передвигает, но не позволяет мне с им иттить, серчает.

«Я не старик, не нужна ты мне!»

Вынесла я стул за ворота, присел он на его со своей палкой. Подошел автобус. А шофер-то знакомый, притормозил, взял Мису, и на обратном пути, правду сказать, его тоже завсегда у дома высаживали. Осталась я дома одна. Взялась за стряпню.

Не стану, думаю, заводиться с обедом. Сделаю тушеную картошку с луком. Копченое мясо съели, мяса нет. А курицу резать жалко, не праздник. С Мисиной болестью я сильно поиздержалась, надо, думаю, поприжаться.

Достала из погреба картошку, почистила. Помыла и поставила на плиту.

Картошке долго ли вариться? Полчаса не прошло, она и готова. Поджарила я муку, заправила, все как положено. И снова на плиту поставила, пущай, думаю, потомится.

Гляжу, пожалуй, жидковатый обед получится. Внучка из школы голодная прибежит. Миса, верно, тоже захочет поесть. Чего б такое придумать?

Дак ведь можно, вспомнила, суп из пакетика сварить! Как придут, так и сделаю.

Ладно, а что б ишо? Думала, думала, наконец придумала. Из-за Мисиной болести я мало стряпала, верно, кислая капуста не вся вышла. Возьму-ка да салат из кислой капусты сварганю.

Опять капуста, будь она неладна. Не могу я без ее. Она уж небось перестояла, ну да я ее водой промою получше.

Спустилась в погреб, глянула в бочку. Прямо в нос шибануло, похоже, уж и дух от ее пошел. Решила, последний раз возьму, а там ослобоню бочку и вымою.

Положила в миску, как сейчас помню, три кочана. И пошла во двор к колонке — Маркович нам и воду подвел, она, правда, то идет, то не идет — капусту перебрать. Много листьев сорвала и выбросила.

Попробовала — кислющая, спаси господи!

Пустила воду, подставила миску с кочанами и давай двумя руками отжимать. Жму, жму, из кочанов аж пена выступает.

Ну, думаю, теперича в самый раз будет. Масла поболе налью, красным перцем заправлю, кислота и пропадет.

Вернулась в кухню.

Миску поставила на край плиты, где не горячо. И взялась потихоньку резать.

Изрезала один кочан. Попробовала. Не так чтобы очень, но есть можно. Для капусты время прошло, ее уж никто и не ест.

Дай, думаю, переложу в салатницу покрасивше. На вкус не вышла, дак хочь вид будет.

Открыла буфет. А там стоит фарфоровая салатница — мне ее Зора подарила.

Красивая салатница. Квадратная, а углы закругленные и каемка из мелких цветочков вроде венка. Оченно красивая, никогда у меня такой красивой посудины не было. Опосля уж я как ее жалела!

Думаю, возьму-ка ее. Я редко ее беру, разок можно.

Сполоснула, вытерла. И поставила вот сюда, посередь стола. Не на край, не дай бог упадет.

И снова повернулась к капусте, в миске она у меня.

Взялась снова за нож, режу дальше. Задумалась и не оглядываюсь, не вижу, что у меня за спиной-то деется.

И вдруг трах, звон какой-то! Да сильный. Разбилось чтой-то. И не примерещилось, точно гдей-то стекло лопнуло.

Что такое?

Положила нож с вилкой в миску. Чего ж это такое может быть? Никак упало что?

Поглядела под ноги. Ничё. Пусто. Да и нечему здесь падать.

Повернулась, гляжу по сторонам.

В кухне вроде все на месте, ничё понять не могу. Графин на умывальнике стоит, где и стоял, целехонек. Стекла в буфете цельные, и там вроде все на месте. Стаканы на полке стоят, как стояли, никто их не брал, на пол не швырял.

Что ж это такое, господи помилуй? Может, кто камнем в окно угодил?

Нет, брат. И этого нет. Все кругом цельное.

Тут-то я и глянула на салатницу. У меня и в мыслях не было, чтоб с ей могло что случиться, да и кому бы пришло такое в голову? А она точно посередке на четыре части развалилась, кабыть ее кто ножом рассек. Распялилась, будто баба бесстыжая.

Подошла я ближе, поглядела. Может, думаю, трещина на ей была?

Какая там трещина? Новехонькая, нигде ни царапинки. Разломы как снег белые. Была бы трещина, фарфор бы в том месте пожелтел. Ничё нет, все кругом белое.

Как увидела я это, за голову схватилась. Что делать? Вот горе так горе!

Это же мне чистое предсказание, не иначе! Когда в доме начинает сама собой посуда или что другое биться и виноватого не сыскать, стало быть, знак тебе пришел. Жди беды, не дай бог, умрет кто.

Оглянулась я по сторонам: вдруг камень залетел.

Нет, пустое, брат, сама распалась. Окно закрыто, ничё оттудова залететь не могло. Дверь, правда, открыта, но она выходит во двор, а там ни души. Рази токо собаки или кошки что зашвырнули, другому некому.

Поискала на всякий случай на столе, нет ли камешка или ишо чего. Нет, ничё нет, одна салатница, на четыре черепка разваленная. Ясное дело, кто ее мог разбить.

Перестала я черепки разглядывать, забыла и про капусту. Села на стул.

Пораскинь мозгами, Петрия. Есть же у тебя голова на плечах! Промашку ли ты какую допустила, грех какой или сам бог тебе так судил?