Екатерина Шпиллер - Маленький памятник Эпохе прозы

- Тупица! - громко произнесла я тогда с бесстрастным выражением лица. Повисла опасная тишина. - И ещё дрянь!

К счастью, компания была моя, наша, а девчонка - случайная. Меня поддержали, и она, довольно грубо подгоняемая невежливыми словами, с трудом сдерживаясь то ли от слёз, то ли от злости, быстро ретировалась. Молодость и максимализм - близнецы-братья, мы повели себя грубо, но по существу правильно.

Когда я была десятиклассницей, за мной ходил верзила из параллельного класса. К слову, никогда не понимала, почему за мной (или за Людкой) кто-то бродит и липнет, если рядом с нами есть Марина? Догадывалась, что мальчишки даже не мечтали её "закадрить". Потому и не пытались, довольствовались малым, тем, что казалось возможным и доступным - за неимением гербовой. А разве не так?

Впрочем, в том случае мне было всё равно. Ну, приклеился, вошёл в наш "большой круг", ходит с нами гулять и в кино. За мной, если можно так выразиться, ухаживает - зонт держит над головой, когда дождь, конфетами угощает, в тёмном кинозале непременно рядом пристроится и за руку норовит схватить. Да пусть!

Но однажды случилось непоправимое. Для него. В каком-то трёпе я процитировала сатирическую реплику Жванецкого про совковый бардак. Вдруг этот дурак нахмурился, скривился, как от кислого, и высказался:

- Не люблю этих картавых сатириков! Они всегда на русских грязь льют, притворяясь критиками. А сами радуются любой нашей беде.

Я вытаращила глаза, а у моих Малюдок сделались бульдожьи мордочки. Это означало, что они сейчас могут начать очень больно кусаться, длинному тупице мало не покажется. Они-то помнили, что я - наполовину "картавая". Хотя для меня самой дело было отнюдь не только в этом. В общем, Людка всего на секунду меня опередила.

- Позвольте вам выйти вон, - железным тоном произнесла она.

- Чего? - вылупился, не читавший Чехова защитник обижаемого "картавыми" народа.

- Пшёл отсюда! - чуть громче, чем нужно для обычного разговора, уточнила я. - И чтоб духу твоего не было в двадцати метрах от меня, понял?

- И от нас тоже! - крикнули Малюдки.

Дурак побледнел, потом покраснел, губы его сжались в ниточку, глаза сузились.

- Ах, вот оно как, - тихонько произнёс он. - Всё ясно.

- Вот и вали!

С тех пор до самого выпускного мы с ним поглядывали друг на друга с плохо скрываемой ненавистью.

Так что политика вмешивалась в мои отношения с людьми давно, аж со старшей школы. Может, это нормально? Просто меру надо знать. А какова эта мера, сколько в граммах или литрах? Где граница допустимого? Наверное, для каждого своя. С юности я была изрядно политизирована, мои убеждения с тринадцати лет стали твёрдыми, в чём-то по сей день неизменными, некоторые свои взгляды я, разумеется, за столько времени пересмотрела.

Мне кажется, в нормальной жизни в этом ничего такого нет: ты республиканец, я - демократ; ты - тори, я - виги, но это глубоко личное дело и к походам в кино и на танцы отношения не имеет. Но где норма, а где Россия? Здесь даже несчастный поэт обязан быть больше, чем просто поэтом.

Если не "забивать" на политику и знать историю страны, анализировать прошлое, думать о будущем, то непременно нужно выбрать некую сторону - за "красных" или за "белых". Это бывает критично для самоопределения и понимания, с кем ты, кто твои друзья и кого ты пустишь в свой дом и в свою жизнь, а кого ни за что. В России всё полярно и непримиримо.

Наша юность пришлась как раз на эпоху перемен, которой древние китайцы пугали и проклинали. Принципиально я с ними, с китайцами, не согласна: смотря от чего к чему происходят перемены, далеко не всегда к худшему и во зло. Но они никогда не бывают безболезненными, особенно в нашем случае, когда происходила ломка общества, строя и убеждений, а потому вчерашний добрый приятель вдруг оказывался страшным врагом - и по какой причине? А из-за трактовки происходящего, из-за взгляда на прошлое, из-за выбора "не той" стороны! И горько, и грустно, и невыносимо. Но, как точно выразился однажды Тимур, в нашей стране гражданская война продолжается, просто бывают долгие затишья, но окончания её не видать.

Не раз я намеревалась отказаться от каких-либо политических воззрений в угоду человеческим отношениям. Но, как выяснялось почти моментально, это невозможно для меня. Потому что тогда пришлось бы удавить в себе часть совести, зажмурить глаза на то, на что их нельзя и на секунду прикрыть. Понятно, что миллионы живут, следуя принципу "я не интересуюсь политикой", и ничего. Но про себя знаю, что не могу так. Я обязана делать выбор, который диктует совесть.

Такова наша реальность, по-другому никак. Со мной часто спорят, что, кстати, тоже показатель: в девяти из десяти случаев не соглашаются те, кто, либо имеет искренние людоедские убеждения, либо пошёл на сделку с совестью и выбрал лояльное отношение к людоедству. Например, так: да, этот старикашка служил в НКВД, пытал и расстреливал невинных людей, но он ведь дедушка жениха нашей дочери, придётся ему руку подавать и вообще всячески дружить. Серьёзно? Идите на хрен! Меня почти никто не поддерживает в подобном убеждении. Теперь это уже не имеет никакого значения и на это чихать, а в юности я переживала.

Есть большой риск остаться в одиночестве, имея твёрдые и безусловные принципы. В том случае, если их не скрываешь, разумеется. Я не скрываю, при первой же возможности обозначаю реперные точки, которые для меня святы. И это здорово уменьшает количество людей рядом со мной. Зато качество весьма радует. Меня вполне устраивает подобный расклад.

Уже в молодости убедилась, что людоедские взгляды исповедовали лишь самые убогие из моего поколения, презираемые мною и глупые. И как же так получилось, что именно они стали лидерами наступившего нового века?

Полюбуйтесь, как оседлав любимого, но очень чувствительного конька, я ускакала незнамо куда от рассказа о делах сердечных. А что же хотела сказать с самого начала? Ах, да!

...Так вот: были в жизни мальчики, проявлявшие ко мне интерес и нешуточный, но дальше поцелуя в щёчку дело не шло - мне не хотелось, не моглось. В Тимура же я втрескалась по-настоящему. По-женски страстно.

Всё у нас случилось, и мы решили, что жить друг без друга не можем - это смерти подобно, поэтому надо срочно жениться. Удивительно, но его родители не возражали, хотя у меня на их счёт имелись обоснованные тревоги и сомнения.

Они были литераторами, чьи имена вписаны в толстенный талмуд "Союз писателей СССР". Но почти никто из читающей публики их не знал. Написанные ими и изданные книги мало кто брал в руки (при неплохих тиражах, между прочим), так как то была заказная советская патриотическая разлюли-малина. Зато оба литератора зацепились за хлебные синекурные должности при аппарате Союза писателей. Будучи членами КПСС, они стали номенклатурой, что дало их семье возможность жить благополучно, сытно, при пайках, курортах и прочем обеспечении. С этой стороны мой брак обещал быть удачным, мама радовалась.