Фигль-Мигль - Долой стыд

Кирюше говорю:

— Нет, не знаю.

Это их игры, пусть, если хотят, играют сами. В этом мужчинам нельзя потакать, не то они начнут думать, что их игрушки имеют ценность и для тебя тоже, и с тобою, значит, можно вообще не считаться.

— Анжела, говори правду.

Да с какой же это, думаю, стати? Я попросила тебя помочь, и ты помог так, что бедняжка Павлик едва рассудка не лишился. Станислав Игоревич шептался с тобой по углам, и где он теперь. Машечка по тебе сохнет, как восьмиклассница, и как ты отвечаешь. Ты всех нас, не успеем моргнуть, бросишь в топку служебного интереса.

— Зайка, я действительно давно его не видела.

— Ты, когда врёшь, глазами улыбаешься.

— Я никогда не вру.

— Ну вот опять.

Он на меня смотрел, и это был взгляд, который заставил меня насторожиться и напомнить себе и ему, что я практически замужем.

— А ведь я тебе нравлюсь.

Он мне да, нравился, и, наверное, для всех было бы лучше, если бы это его занесло в мой супермаркет годом раньше. Я понимала его шутки. Его не сердили мои вопросы. Мы с ним говорили про Фонд, и Станислава Игоревича, и Каткова, и даже Демократический Контроль — поразительно, сколько набралось за считанные месяцы тем для разговоров, — и вместе смеялись. И быть вместе у нас тоже могло получиться. Думать об этом теперь не имело смысла. Слишком поздно.

Чтобы прожить с кем-либо долгую и счастливую совместную жизнь, нужна Решимость. Не позволяющая, помимо прочего, метаться от одного к другому, перебирать, подыскивать, что получше. Ничего из этих метаний не выходит, кроме привычки бросать и начинать заново, каждый раз со всё менее обоснованными надеждами и всё более неадекватной самооценкой.

Я дала себе слово, что присмотрюсь, очень хорошо подумаю, выберу и приму последствия. Раз и навсегда.

— Анжела, да посмотри же ты на меня! Когда ты поймёшь, что ошиблась?

Труднее всего было ответить так, чтобы это не звучало приглашением к диалогу. Скажу: тебе-то из-за чего беспокоиться? Он скажет: потому что ты мне не безразлична. Скажу: тебя это не касается, а он: а я хочу, чтобы касалось. Ты не понимаешь! — Попробуй сделать так, чтобы понял. Слово за слово, и вот уже девушка рыдает в объятиях так вовремя подвернувшегося молодого человека, и начинается тот самый кошмар, в котором я зареклась участвовать.

— Ты сейчас похожа на ангела. Только упрямого, как осёл.

Развернуться и бежать со всех ног, желательно молча.

— Я буду называть тебя ослик , а видеть при этом ангелочка. Внутренним взором.

Нет, думаю, не будешь ты меня так называть, и вообще никак.

— Ну и не внутренним, разумеется.

Нам теперь и видеться повода нет.

— Мне нравится, как ты молчишь. В точности, когда надо. Не слышу глупого хихиканья. Хихикать-то умеешь? А сцены закатывать? Ни черта ты не умеешь, ненормальная.

Какие горячие у него, думаю, руки. И губы, наверное, тоже. И в этот момент, слава богу, очнулась. Потому что, если девушка не помнит, как дошло до держания за руки, конец такой девушке. А мы держимся за руки, падает снег, вокруг душераздирающе красиво, и он называет меня ангелочком и осликом.

Да, думаю, и что же теперь делать? Вырваться и побежать — он побежит следом и, подозреваю, догонит. Взывать к его благоразумию — очень умно, когда у самой ноги подкашиваются. Не пощёчину же давать, в самом-то деле.

Мне нужно идти, говорю очень спокойно. Меня ждут. Извини, зайка, но ты неправильно понял.

Поцеловала его в щёку замораживающим поцелуем и пошла прочь. Иду, голова пустая. И даже не сразу поняла, что на ходу плачу.

Я думала, что мы больше никогда не увидимся, но ещё раз мы всё же увиделись, когда у меня брали показания в Следственном комитете. Он перехватил меня на входе и быстро, сквозь зубы проинструктировал. Я и сама, конечно, понимала, что вести себя нужно как можно скромнее, говорить — как можно меньше, и подпись ставить вплотную к показаниям, но всё равно на душе сделалось легче.

— А если про тебя будут спрашивать?

Кирюша задумался.

— Вряд ли спросят. Говори, что пару раз видела, когда я к специалисту приходил.

— А про депутата?

— Думаешь, и его приплетут? Говори как есть. Отвечай на вопросы, но ничего не говори сама. С минимальными подробностями. А все эти «как вам кажется», «что вы думаете» — коси под дуру. Не кажется ничего, думать не обучили.

— А то, что нас Павличек в Фонд привёл?

— А вот на Павличка своего вали, как на мёртвого.

— Не могу я на него валить, Пётр Николаевич огорчится.

— И Петру Николаевичу поменьше пой дифирамбы. Они этого не любят. Не бойся, ослик. Всё обойдётся.

И действительно, всё обошлось. В гестапо со мной не играли, вопросы задавал гномик, которому на всё, кажется, было наплевать, кроме собственной печени — проблемная печень, по цвету лица судя. Я сказала, что в Фонд попала случайно, ходила туда на лекции — про Михаила Никифоровича Каткова нужно рассказывать? — и всё было очень культурно; что к собственно работе Фонда отношения не имею и не знаю, в чём она заключается, — да, помогала стулья расставлять перед лекциями. Профессор Савельев — очень приятный человек, такой образованный. Депутат... до депутата дело не дошло.

А вы что, опрашиваете всех, кто интересуется Катковым?

В том-то и дело, что не всех.

Гномик тотчас включился.

Не всех, не всех. Как вы сами думаете, почему мы вами интересуемся?

Мне не хватило воображения по-настоящему испугаться, но не по себе очень даже стало. Вот она, цена одного неосторожного слова. А ведь Кирюша меня предостерегал.

— Нет, я не знаю. Кто-нибудь меня... упомянул?

— И кто же это, по-вашему, может быть?

Кто-кто, думаю. Станислав Игоревич, больше некому. Вот ведь зловредный дядечка, даже мне мимоходом и ни для чего сделал гадость. Капнул, как птичка, сам весь в полёте.

И вот хлопаю глазами, бормочу, как мне жаль, что я такая бестолковая, — практически не понарошку довела себя до истерики. Но вообще, конечно, мне повезло. Бедняжка следователь больше прислушивался к сигналам своего организма, чем к зову долга, и предпочёл поскорее меня выпроводить. В будущем, говорит, лучше на танцы ходи, чем на такие лекции.

— «Холмистые леса».

— Лесистые холмы.

— «Придать внимание».

— Придают значение, а внимание уделяют.

— «Закивал своей волнистой седой бородой».

— Кивал он головой, а борода тряслась.

— Отлично, Максим Александрович. Просто отлично.

— Хочу напомнить, что это вы у меня на приёме, а не я у вас на экзамене.

— Nihil obstat. Ничто не препятствует взаимному обогащению пытливых умов.

— Ещё как бы препятствовало, узнай об этом кто-нибудь.

— ...«Шекспировская Порша».

— «Порше»? У Шекспира? Да, вряд ли.

— Порция. Жена Брута. «Что это значит, Порция? Зачем так рано встала ты?» Трагедия «Юлий Цезарь». Но теперь, по всей видимости, я должен говорить «Джулиус Сезэр»!!!