Фигль-Мигль - Долой стыд

— ...Что-то в этом есть.

— Луи Четырнадцатый! Анри Четвёртый!

— ...

— «Нормандские замки».

— ...Наверняка в Нормандии есть какие-то замки.

— Речь об Англии.

— ...

— Норманнские замки! Норманнские! Замки, построенные норманнами или отнятые ими у местных. Как в «Айвенго».

— А в Нормандии кто строил?

— ...Тоже норманны, но не те.

— Теперь понимаю.

— И знаете, они стали писать в выходных данных: «ответственный редактор», «ответственный корректор»...

— Наверное, с безответственными дело обстояло бы ещё хуже.

— «Тело лежало на широкой старомодной деревянной постели».

— Действительно, странно.

— Может быть, гроб ещё можно назвать «деревянной постелью» в рамках метафоры. Но не кровать!

— А если и у автора «постель»?

— У автора наверняка bed. Постель, кровать, ложе и одр на выбор. Автор не связан нашей этимологией! А по-русски постель — это то, что постлано! И вряд ли это доски!

— ...А как же полы?

— Что полы?

— Полы из досок, и их стелют.

— Настилают.

— Не вижу разницы.

— Тем не менее она есть.

— ...А что делать переводчику, если он видит, что автор ошибся?

— Ну как что. Поправить в примечании. — Славик задумался. — Если автор живой и серьёзный, написать ему и спросить, нельзя ли поправить прямо в тексте. Если ошибка очень уж глупая, то поправить так, не спрашивая. В интересах его доброго имени.

— Ну а если автор заупрямится?

— С чего бы ему упрямиться? Он спасибо сказать должен.

— Вы сами говорили, что отказались работать с авторами, потому что авторы говорят что угодно, только не спасибо.

Пришёл полковник и сказал: «Ну что, всё объясняете друг другу на пальцах устройство мироздания?»

— Умение объяснить на пальцах — признак высокого профессионализма, — серьёзно сказал Вячеслав Германович. — Когда мне один профессор полчаса, с ужасными терминами, объяснял разницу между трансцендентальным и трансцендентным, я сразу смекнул, что дело нечисто.

— Я бы на твоём месте имел к этому профессору очень плотные претензии.

Я вмешался и попросил полковника не подзуживать. Вячеслав Германович и без того попал в новые проблемы, на этот раз с государственниками, когда коллега настрочил на него донос за пропаганду имморализма.

— Я всего лишь сказал, что нам всем нужны примеры нравственного поведения, а не бесконечное повторение слова «нравственность».

— Славик, да ты бунтовщик хуже Пугачёва.

— Нет, — сказал Вячеслав Германович, обдумав. — Нет никакой необходимости бунтовать. Достаточно жить той жизнью, которую считаешь правильной.

— Об этом я и говорю. Бунт — это ведь не только депутату ЗакСа голову оторвать, скажи, доктор?

— Не приходилось.

— Ну и хорошо. В возне с криминальным трупом нет ничего увлекательного.

— Неужели действительно оторвали? — заинтересовался Славик. — Или образно выражаясь?

— Образно, образно. Взаправду завтра оторвут.

— И почему именно депутату?

— А чем плох депутат? Не человек, что ли? ...Ну не ему, так кому другому. В России всегда есть кого убивать.

— Должен вам сказать, Олег Георгиевич, вы говорите об этом с каким-то неприятно-садистским удовольствием.

— Ну это ты на меня солгал. Работа у меня нервная, а сам я спокойный.

— Даже чересчур, — мрачно сказал я. — Чего ждать от человека, в школьном спектакле выбравшего роль Фамусова.

— Ну а что? Это вы не понимаете всей привлекательности роли, а я был дальновидный парень. Все у нас были влюблены в девчонку, которая играла Софью, и за роль Чацкого передрались. Молчалин с лёту ушёл. И что в итоге? Обнимал-то её и всё такое я. На правах отца.

— Представляю, — сказал я.

Славик ничего не сказал, но улыбнулся так, как будто тоже представил.

— Дед у меня в Персии двадцать лет проработал. Взял я у него рос-кош-ный халат, разгуливал в этом халате по сцене — и всё цап, цап дочурку, где за щёчку, где за бочок...

— И что потом?

— Отыграли, опочили на лаврах. У халата был бешеный успех.

— А Софья?

— Давно генеральша. Вышла замуж за Скалозуба. Такого, знаешь, типа: думает, если он вежливо попросит, у него яйца отсохнут.

То, что полковник разговорился о себе, меня озадачило и напрягло. Школьный театр, девочка-одноклассница — теперь ещё извлеки и продемонстрируй фотографии действующих лиц двадцать лет спустя и добавь, что со всеми на связи в Фейсбуке. Я мог думать о таком поведении только как об артобстреле перед атакой, а когда вспомнил намёки на убийства депутатов, заново похолодел. Как он там сказал, «в России всегда есть кого убивать»? И кому — тоже.

— Максим Александрович, звонят.

— Что?

— Тебе, доктор, дверь сейчас вынесут. Пойти посмотреть?

— Я сам.

Я уже ждал, что к нам присоединится взвод ОМОНа, но это был только один человек, хотя крайне решительный, и в кабинете он оказался быстрее — и с большей грацией, — чем предполагаемая группа захвата. Он вошёл, посмотрел направо-налево — маленький человек в коротком пальто с меховым воротником, брате-близнеце пальто полковника, — и улыбнулся.

— Групповой сеанс? Сожалею, что не вовремя, но придётся вам помешать. — Он обернулся ко мне, протискивающемуся к своему креслу. — Я из Демократического Контроля.

— А где Нестор?

— Нестор Иванович вас больше не курирует. — Маленький человек полез в карман, поглядел на Славика, на полковника и поднял брови. — Господа, я вас не задерживаю.

— Я бы посмотрел, как ты меня задержишь, — сквозь зубы сказал полковник, доставая собственное удостоверение. — Или выдворишь.

С корочками в руках, один стоя, другой сидя, они некоторое время смотрели друг на друга, а потом новый куратор из ДК улыбнулся опять.

— Очень хорошо, — легко сказал он, и я всей душой пожалел о Несторе, таком предсказуемом и бесхитростном. — Как вам будет угодно. Я всего лишь зашёл познакомиться.

— С Нестором-то что? — спросил я.

— Переведён на другую работу. Поедет в Европу, постажируется. Приятно, что вы о нём беспокоитесь. Видимо, у вас были тёплые, доверительные отношения. Вы позволите? Куда бы это... — И он сел на кушетку. Сел, ножки вытянул.

Ах ты крыса, подумал я.

— Нестор Иванович, раз уж вы интересуетесь, увлекающаяся личность, и не всякое направление ему подходит. Загорится, воспылает, других людей ненароком подожжёт... В каких-то областях это совсем лишнее. Не каждый куст должен гореть, если вы улавливаете мою аллюзию.

— Неопалимая купина, — тут же сказал Славик. — Но я не понимаю, каким образом – –

— Вот-вот-вот. А вы, значит, тот самый... Ну, думаю, разберёмся. — Он подвигал ногами. — Нет, знаете, тут не очень удобно и сразу чувствуешь себя у врача на приёме, причём когда уже дошло до процедур. Как они только соглашаются... Я имею в виду пациентов.