Эстель Маскейм - Темная сторона Кая [litres]

Отец медленно качает головой и беззвучно шевелит губами, пытаясь слепить какой-то ответ.

– Неправда… мне не все равно. Я… я люблю тебя. Люблю вас обеих. Иначе и быть не может. – Он бросает взгляд на Кеннеди, потом снова смотрит на меня и с усилием сглатывает, но на лице как будто застыло выражение растерянности и изумления. – Знаешь, у меня сейчас много дел, много забот. Я думал, вы счастливы.

– Счастливы! – повторяю я и смеюсь, отрывисто и холодно. Счастливы? Он что, ослеп? Родители Чайны мне ближе собственного отца. Я постоянно волнуюсь за Кеннеди и не подпускаю к себе парней. Как можно в таких условиях быть счастливой? Я не живу, а выживаю. – Ты охрененно шутишь, папа. Нет, правда.

– Не разговаривай со мной так, – запинаясь, говорит папа. Раньше я никогда не ругалась в его присутствии, но разве теперь это важно? Может быть, если бы начала лет в пятнадцать, он относился бы ко мне иначе. Смешно. Кто бы мог подумать, что привлечь его внимание будет вот так легко.

Скрещиваю руки на груди и смотрю на него с вызовом. Кто этот человек, что стоит передо мной? Я не узнаю его.

– Так ты собираешься отчитать меня за сквернословие?

– Что… что происходит, Ванесса? Почему ты так себя ведешь?

– Потому что я устала, папа, вот почему! – бросаю я, повышая голос, и делаю еще шаг навстречу. Слезы жгут глаза. – Устала обходить тебя на цыпочках. Два года прошло. Нам с Кеннеди тоже плохо без мамы, но нельзя же просто перестать жить. У тебя две дочери, и тебе нужно заботиться о них, но ты думаешь только о себе, а на нас махнул рукой.

С таким же эффектом я могла бы хлестнуть его по щеке. Папа хватается за грудь и даже отшатывается, как будто я действительно причинила ему физическую боль. Пытается что-то сказать, ищет нужные слова, но их нет. Напряжение в доме такое, что мы все вот-вот взорвемся, и тогда папа переключается на мою сестру.

– Кеннеди, ты же знаешь, что я забочусь о тебе, правда? – мягко, почти умоляюще спрашивает он. Ему так надо, чтобы она сказала «да».

Кеннеди опускает голову и тычется носом в бок Тео.

– Вообще-то нет, – бормочет она едва слышно и прячет глаза.

Словно пораженный ужасом, папа снова смотрит на меня и трет виски, а я замечаю, что кожа у него поблескивает от пота. Голос дрожит и звучит еле слышно, как у человека, разбитого параличом.

– Я думал, что если отпустить вас немного, так будет лучше для всех. Думал, что помогаю вам.

– Отпустить немного? – Мне даже не смешно. Как можно быть настолько рассеянным и ничего не замечать? Как можно думать, что, отвернувшись от дочерей, только что потерявших мать, ты на самом деле помогаешь им? – Между безучастным родителем и несуществующим есть некоторая разница. Ты ведь это знаешь?

– Что мне сделать? Чего ты ждешь от меня? – спрашивает отец.

– Для начала прекрати позволять мне делать все, что я хочу. Мне же только семнадцать лет! Мне нужен отец, понимаешь? Мне нужен ты . Мне нужно, чтобы ты контролировал меня, спрашивал, когда я буду дома. Мне нужно, чтобы ты кричал на меня, когда я прихожу и от меня пахнет пивом. Мне нужно, чтобы ты выговаривал мне, когда я огрызаюсь. Мне нужно, чтобы ты вел себя как отец и заботился обо мне, потому что иногда я спрашиваю себя, заметишь ли ты, если я съеду с моста на этом твоем ржавом уродце.

Его лицо перекошено ужасом.

– Пожалуйста, Ванесса, не говори так.

– Так заметишь ли нет?

– Ванесса! – стонет отец и запускает пальцы в седеющие волосы.

– Ты даже не понял, что я пережила худшую в своей жизни неделю. – Я продолжаю долбить его тем же тоном, не меняя позы и обжигая взглядом. Момент, которого я так долго ждала, наконец настал. – Ведь не понял же, да? Так позволь мне рассказать кое-что. – Я смотрю ему в глаза и выкладываю всю правду: – Мы обжимались с одним парнем, и он заснял это на телефон, а потом разослал видео всем ученикам нашей школы. Да, папа, да. Есть запись, на которой я исполняю стриптиз, и мне даже не к кому обратиться за поддержкой.

У него буквально отваливается челюсть. Отец смотрит на меня с совершенно убитым видом. Тени самых разных эмоций проносятся по побледневшему в считаные секунды лицу с такой быстротой, что выделить какую-то одну просто невозможно. В какой-то момент кажется, что он вот-вот упадет.

– Мы не просто потеряли маму, – говорю я уже спокойно, едва ли не шепотом. – Мы и тебя потеряли.

Я разворачиваюсь и торопливо поднимаюсь по лестнице к себе, а он остается у нижней ступеньки, глядя вслед своей беспутной дочери. Слезы льют с новой силой. Я ощущаю сердце как камень, давящий на грудь. Захлопываю за собой дверь, сбрасываю куртку и валюсь на кровать. В комнате темно, но мне и не нужно света. Забираюсь под одеяло, прячу лицо в подушки и кричу в мягкую, теплую ткань, но крик глохнет, и меня никто не слышит. Чувствую себя одинокой и беспомощной.

– Ванесса? – доносится из-за двери просительный голос отца. Он тихонько стучит и молча, настороженно ждет ответа. Так и должно быть.

– УХОДИ! – кричу я.

Шаги удаляются и стихают в конце коридора. Наконец-то можно успокоиться, перевести дух. Но уже через минуту-другую я слышу щелчок, дверь приоткрывается, и в комнату из коридора тянется полоска света. Стискиваю зубы и уже готова накричать на отца – ему еще хватает наглости врываться в мою комнату! – но это не он.

– Ванесса? – зовет меня сестра, но я не отвечаю, потому что снова давлюсь слезами. Сжимаю подушку, всхлипываю, стараюсь унять дрожь. Снова открывается дверь, снова какое-то движение. Кеннеди присаживается на мою кровать и некоторое время молчит, но потом все же спрашивает:

– Ты с чего так разошлась?

– Все паршиво. Хуже некуда, – вздыхаю я.

– Даже с этим красавчиком?

Я отрываю голову от подушки и смотрю на нее.

– Особенно с этим красавчиком.

Кеннеди хмурится. Тео остался внизу, и сестра смотрит на меня с тревогой и озабоченностью. Мы как будто поменялись ролями, и теперь она присматривает за мной.

– Что случилось?

– Он оказался таким же, как все, – шепчу я и снова тычусь лицом в подушки и натягиваю на голову покрывало. Мне хочется исчезнуть, пропасть с лица земли. Я не хочу возвращаться в школу. Не хочу больше видеть отца. Не хочу видеть ни Харрисона, ни Ноа, ни Энтони.

И уж точно не хочу видеть Кая Вашингтона.

Кеннеди проскальзывает под одеяло, подкатывается ко мне и крепко обнимает. Ей не надо говорить, что она любит меня, – ее поступки говорят сами за себя. Сестра молчит, не произносит ни слова и держит меня в объятьях, пока я не засыпаю с невысохшими слезами на щеках.

Каждое воскресенье я завтракаю с Тейтами. Началось это года два назад, когда они впервые после смерти мамы пригласили меня к себе, и со временем стало традицией. Традицией, напоминающей, что такое любящая, крепкая семья. Рейчел всегда готовит огромные пышные блинчики с различными начинками, а Тайрон обеспечивает всех свежим апельсиновым соком. Мы все сидим за столом и, когда не смеемся, объедаемся этими вкусностями. Мне тепло и уютно.