Михаил Шифман - Рукопись, которой не было [Евгения Каннегисер – леди Пайерлс] [litres]

Весной 1939-го мрак сгустился над еще не оккупированной частью Европы. Казалось, дальше некуда. Но люди как-то живут, закрывая глаза на черные новости, в надежде, что беда обойдет их стороной. Перед началом экзаменационной сессии у Руди выдалась свободная неделя. Я предложила ему поехать отдохнуть в Шотландию.

– Но ведь осенью там будет конференция, на которой я планировал выступить с докладом. Вот тогда и поедем.

– Руди, кто знает, что будет осенью? Впереди три месяца. Давай поедем, пока это возможно.

И мы с детьми отправились в Шотландию.

1 сентября 1939 года Германия напала на Польшу. Премьер-министром Великобритании тогда был Невиль Чемберлен, сторонник умиротворения Германии. Ради этого «умиротворения» в 1938 году он подписал позорное соглашение с Гитлером в Мюнхене, отдав ему Чехословакию на растерзание. Газеты сообщили об этом 30 сентября. На всю первую страницу – фотография радостного Чемберлена у входа в правительственную резиденцию, вещающего: «I returned from Germany bringing peace with honour. I believe it is peace for our time» [30] Я вернулся из Германии, принеся вам почетный мир. Я верю, что это мир для нашего поколения ( англ .). .

Как всегда, по вечерам за ужином мы с Руди обменивались впечатлениями от прошедшего дня. Руди, очень расстроенный, кажется даже подавленный, произнес: «Какое ужасное соглашение, Женя. Мы открыли Гитлеру дорогу в Европу. Думаю, не пройдет и года, как придется дорого заплатить за эту трагическую ошибку».

Руди слегка ошибся: всего одиннадцать месяцев спустя Чемберлен предъявил Гитлеру ультиматум – либо немедленно вывести немецкие войска из Польши, либо оказаться в состоянии войны с Британией. Разумеется, ультиматум был проигнорирован. 3 сентября 1939 года мы все сидели за столом в напряженном ожидании, когда радио сообщило об объявлении войны. Мы не сразу осознали полностью масштаб произошедшего. Изменения происходили постепенно.

И Руди и я превратились в «граждан враждебного государства» с вытекающими отсюда последствиями: например, нам запретили иметь автомобиль. Пришлось его продать. Еще в мае 1938 года, когда тучи только сгущались, как-то за ужином Руди сказал, что режим в Германии ему отвратителен и он хочет отказаться от немецкого гражданства и получить британское. «А ты что думаешь?» – спросил он меня. Советского паспорта у меня уже давно не было. Я поддержала его идею, мы вместе заполнили документы и отправили прошение.

То, что война неизбежна, было ясно уже летом 1939-го. К этому времени дети подросли, и я стала подумывать о работе. Разрешение на работу в Англии у меня было, но иметь разрешение и найти работу – далеко не одно и то же. «Когда начнется война, потребуются медсестры, – осенило меня, – а ведь десять лет назад в университете я прошла полный курс и по военной санитарии, и по уходу за больными, и по фармакологии и отлично сдала экзамены». С этой мыслью отправилась в близлежащий госпиталь. Меня принял заведующий отделением скорой помощи, внимательно выслушал и сказал: «Ваше желание очень похвально. К сожалению, медицинские свидетельства, полученные в России, мы не признаем. Если вы действительно хотите работать медсестрой, вам нужно пройти курс в нашей стране. Кстати, в нашем госпитале святого Иоанна Иерусалимского мы готовим медсестер по специальности “первая помощь раненым”. Хотите?»

В августе я сдала выпускные экзамены, причем (что неудивительно) лучше всех в своей группе. Мне предложили продолжить обучение в школе Британского Красного Креста, и я согласилась. В декабре окончила и этот курс и устроилась на работу в госпиталь. Я проработала там самый тяжелый год, многому научилась и стала по-настоящему опытной медсестрой. Работа была тяжелой, но она мне нравилась. В 1941 году мне пришлось сменить профессию.

Настроение у Руди было, мягко говоря, неважное. Он не хотел оставаться в стороне во время войны с ненавистным ему гитлеровским режимом. Физический факультет Бирмингемского университета получил секретное задание – в кратчайшие сроки завершить разработку радаров. Декан факультета Марк Олифант, с которым Руди был дружен, стал руководителем проекта. Вы спросите, как же Руди узнал о теме секретного заказа. Да очень просто. Марк подошел к Руди и как бы невзначай спросил: «Если бы перед вами встала задача решить уравнения Максвелла в полости, имеющей вид полусферы с проводящей поверхностью, что бы вы делали?» Руди мгновенно понял, откуда возникла эта задача, и на следующий день передал ее решение Олифанту.

Естественно, через несколько дней, не без колебаний, Руди попросился в его группу, но, увы, ему отказали – у него не было допуска. Его не взяли даже в гражданскую оборону! Он был очень расстроен. Очень. Чуть позже у входа в корпус поставили охрану, пропускавшую только обладателей спецразрешений. Руди пришлось переехать во временное здание.

По распоряжению правительства ввели обязательное затемнение и организовали вспомогательные пожарные команды. Их задачей было тушение зажигательных бомб и ликвидация завалов в разрушенных кварталах. Руди написал письмо в министерство внутренних дел, чтобы ему разрешили вступить хотя бы в такую команду. Ему выдали форму (которой он очень гордился), пожарную каску и топор; каждую вторую ночь он отправлялся на дежурство.

Школу, в которую ходили Габи и Рони, преобразовали в интернат и перевели в сельскую местность в усадьбу Аттингем-Парк близ деревушки Этчем, примерно в семидесяти километрах к северо-западу от Бирмингема. Это была мера предосторожности: немецкая авиация бомбила в основном большие промышленные города, такие как Бирмингем. Нам повезло, школа расположилась рядом с рекой в парке, по которому бродили олени и фазаны. Рядом шумел небольшой водопад.

Габи исполнилось шесть лет, и она превратилась в настоящую леди. Ко всем занятиям относилась ответственно и серьезно. Особенно ей нравились уроки географии и истории. Ее определили в один класс с восьми-девятилетними девочками. Четырехлетний Рони получил школьную форму – брюки, пиджачок и галстук. Он научился читать и присылал нам забавные письма с картинками, подписанными большими корявыми буквами.

Однажды мы приехали навестить их и увидели рыдающую девочку – ровесницу Рони, которая никак не хотела отпустить своих родителей. Они уехали с тяжелым сердцем, а она все плакала, размазывая слезы по щекам.

– Почему ты плачешь, Ани? – спросила ее воспитательница.

– Я не хочу чай с молоком, хочу какао!

Я не представляла, как Габи и Рони справятся с жизнью в интернате, но хотя бы на душе отлегло оттого, что они оказались в относительной безопасности.

В феврале 1940 года мы получили британские паспорта, но допуска к секретным работам у Руди по-прежнему не было. Автомобиль разрешили. Впрочем, бензин продавали только по карточкам, в ограниченном количестве, так же как продукты и одежду. Лимитированного количества бензина хватало только на то, чтобы навестить детей в интернате примерно раз в три недели.