Михаил Шифман - Рукопись, которой не было [Евгения Каннегисер – леди Пайерлс] [litres]

– Не знаю, что и делать, Женя. Мне хорошо в Бирмингеме. Но, с другой стороны, школу теоретической физики здесь я уже создал. Дети мои выросли и без меня не пропадут. Может быть, пора двинуться дальше, принять новый вызов? Может быть, я еще успею создать подобную группу в Оксфорде? Физика быстро разрастается, в науке мне становится трудно угнаться за молодежью во всех новых областях…

– Трудно представить себе место престижнее Оксфорда. Но, Руди, ты должен решить сам. Разумеется, я поеду с тобой куда угодно.

Руди размышлял год. В начале 1962 года он ответил, что принимает приглашение с благодарностью, но приедет в Оксфорд в 1963 году, после завершения всех дел в Бирмингеме.

Так мы очутились в Оксфорде.

В тот майский день 1968 года ничто не предвещало сюрпризов. Рано утром в нашем оксфордском доме раздался телефонный звонок. Звонили из Букингемского дворца. Представившись, мужчина на другом конце провода произнес:

– Профессор Пайерлс, я уполномочен сообщить вам, что в ближайшем выпуске London Gazette будет напечатано следующее: «По случаю дня рождения Её Величества Елизаветы II, королева с большим удовольствием заявляет о намерении возвести в рыцарское достоинство Рудольфа Пайерлса, Командора Превосходнейшего ордена Британской империи, заведующего кафедрой теоретической физики им. Вайкема в университете Оксфорда». Поздравляю от всей души.

London Gazette не была обычной газетой. Она публиковала только королевские указы и подобные им сообщения и продавалась далеко не во всех киосках. Ближайший выпуск ожидался в пятницу, 31 мая.

Руди, явно растерянный, не знал, что ему делать. В конце концов собрался и пошел в университет. С дневной почтой пришел пакет из Букингемского дворца. Я не удержалась и вскрыла его. В письме черным по белому было напечатано то же самое. «Слава богу, это не дурацкая шутка», – подумала я, тоже находясь в слегка заторможенном состоянии.

Мы часто устраивали у себя дома большие вечеринки для своих многочисленных друзей и аспирантов. Закупали огромное количество еды и напитков. Все обитатели нашего дома получали задания: кто чистил картошку, кто яблоки… Потом подтягивались друзья. Но в этот раз мы никого не приглашали, близкие друзья пришли сами, принесли шампанское. Почти все тосты были шуточными и начинались словами «сэр Рудольф, леди Пайерлс…». Я уже много лет не писала куплетов, но на этот раз не удержалась:

Как-то так получилось, что на следующий день позвонила Нина. Я рассказала ей об ошеломляющей новости, но она, по-видимому, сразу не поняла. Вскоре Нина перезвонила:

– Женька Крикулькина – леди Пайерлс, не может этого быть! Ха-ха-ха… Леди Пайерлс…

Мы долго смеялись, Нина никак не могла успокоиться.

Через год или два я получила письмо от дальнего родственника из Москвы. Среди прочего он писал: «К нам приезжала из Ленинграда очаровательная Нина Николаевна. Она всех заражала своей веселостью. Как уморительно она рассказывала о телефонном разговоре с вами, Евгения Николаевна! Всем говорила: “Когда я услышала, что моя Женька Крикулькина теперь леди, я слова вымолвить не могла и нахохотала почти на 400 рублей!”»

Руди кажется типичным рассеянным профессором, каких часто можно видеть в кино. Карманы его пиджака всегда оттопырены из-за писем, театральных программ, железнодорожных и авиационных расписаний, которые попадают туда непонятным образом. Любую плоскую поверхность в пределах его досягаемости он немедленно покрывает толстым слоем черновиков, книг, статей, листочками бумаги с математическими формулами и бог знает еще чем. Его секретарши безнадежно опустили руки. Когда он уезжает на конференции, я пытаюсь навести хотя бы относительный порядок в его кабинете. Но как только он возвращается, через час все становится точно таким же, каким было до моего вмешательства. И Руди счастлив.

И тем не менее Руди – абсолютно нетипичный профессор. Он наслаждается любым делом, за которое бы ни взялся. Всегда готов приготовить ужин, пойти в поход с палаткой, покрасить потолок, написать шуточное стихотворение (о семье или коллегах). Даже если вы обращаетесь к нему с праздным вопросом, он немедленно зажигается и не успокаивается, пока не найдет ответ. Например, для того чтобы узнать, каково мировое производство жевательных конфет для детей или какова цена билета в Катманду, он может провести тщательное расследование, не жалея времени.

Он может и любит заниматься физикой в любой час дня и ночи, несмотря на шум детей. Его не беспокоит ни отсутствие комфорта, ни телефонные звонки. Он обожает, когда его студенты или сотрудники задают ему научные вопросы или ставят нетривиальные задачи. Он любит ходить на семинары, ездить на конференции и приглашать к нам физиков из других университетов.

Руди весьма критичен, когда дело доходит до научных результатов, которые ему кажутся небрежно полученными или не вполне обоснованными, даже если они и выглядят красивыми. Возможно, этому его научил Паули. Многие говорили мне, что в таких случаях он не дает спуска докладчикам, зачастую занимая их место у доски. Переубедить его весьма непросто – почти невозможно, он не успокоится, пока не удостоверится, что все «чисто». Сколько грустных признаний я выслушала от молодых людей после таких семинаров: «Ах, почему не я, а профессор Пайерлс в итоге оказался прав!»

На факультете все называют его «проф» и, как мне кажется, все его любят. Он не обращает внимания на капризы других профессоров, терпеть не может снобизм, суматоху, ничего не понимает в интригах и не участвует в сплетнях. В молодости он работал с такими титанами, как Паули, Резерфорд и Бор, поэтому титулы, награды или высокое положение нынешних коллег не производят на него никакого впечатления. Часто обсуждения с молодыми яркими аспирантами зажигают его несравненно сильнее, чем беседы с заслуженными, но несколько «заржавевшими» корифеями.

Все знают, что я влюбилась в Руди на конференции в России, одной из последних перед Большим террором. Отношения между «квантовыми» физиками в то время можно было охарактеризовать как братство. Все они были тесно связаны друг с другом. Это была одна большая семья, хотя и интернациональная. Конференции проходили как семейные встречи. Все были молодыми. Среди них Паули, которому только-только перевалило за тридцать, уже выглядел староватым. Бор, которому было за сорок, считался патриархом. В Копенгагене, где часто собиралась почти вся молодежь, занимавшаяся ядерной физикой, никогда не было скучно. Капустники и другие веселые представления сменяли друг друга, шуточные журналы и даже оперы появлялись чуть ли не каждый год.