Игорь Безрук - Время лохов [СИ]

Отец уже встал, чувствовал себя хорошо, но был еще слаб и стал кожа да кости, однако та же обаятельная улыбка, та же любовь в глазах, выступили даже слезы. Отец сильно любил не только меня, сына, но и саму жизнь, это в нем всегда чувствовалось, поэтому так сильно его подломила внезапная болезнь. Задумаешься: стоит ли так сильно любить жизнь, чтобы потом, в критические минуты, не быть раздавленным грузом неудач и разочарований?

Я радостно обнял отца. Как я соскучился по ним, по матери и отцу, по дому, по уюту. Только снова жизнь с чистого листа, без перспективы, без надежды.

После обеда позвонил Сигаеву, тот тоже обрадовался.

— Давай, подгребай к нам к вечеру, там и расскажешь о своих новых приключениях.

Стоило бы поведать, скинуть груз с души, только что рассказывать? Как обманывал народ, заманивал его в дьявольские сети, выуживал из карманов последнее? Об этом даже вспоминать тошно, а уж рассказывать кому — геройство липовое, гордиться больно нечем. И оправдывать себя не хочется: делал ведь всё сознательно, никто в шею не толкал, на цепь не сажал, с приставленным к спине пистолетом позади не стоял. Любой меня сможет в этом упрекнуть, и может быть, будет прав. Но легче ли мне будет от этого?

Сигаев немного похудел, Люся и так была худышкой, а теперь одни глаза да скулы (Павлик, видно, давал им жару), но они были счастливы: у них появилась новая радость в жизни, новый смысл. Сейчас, правда, Павлик лежал в детской кроватке, как пай-мальчик: глядел на висящую над ним погремушку, гулил и чему-то улыбался. Я смотрел на него даже с некоторой завистью: у меня ведь тоже мог быть такой малыш, и я бы мог также сильно его любить, как Сигаевы своего сына, но — увы!

Мои размышления прервал Михаил:

— И все-таки как хочешь, Диман, а мы только в тебе видим крестного нашего сына. Правда, Люся?

Люся, заулыбавшись, кивнула.

— К тому же ты, кажется, уже давал нам добро, не передумал еще?

— Я же обещал, — сказал я.

— Тогда я позвоню тебе, когда согласую день в церкви.

— Звони, — сказал я, не отрываясь от маленького Павлика.

Крестили Мишкиного сына в церкви на Серебряном руднике, поселке в пару километрах от города. Родители Мишки считали, что городская церковь, хоть там и велась служба, была недостаточно намолена: она и церковью-то стала лет пять-шесть назад, до этого здесь находился спортзал машзавода, а в построенный в самом центре города баптистский храм пусть иноверы идут — Сигаевы все-таки люди, считающие себя православными.

Церкви в Серебряном было почти сотня лет, и хотя не все сто она работала как храм (с тридцатых до шестидесятых в ней располагался городской архив), паства быстро вернула церкви прежний облик, а колоколам звучание. Да и батюшка в ней был один из самых старейших и уважаемых в области священников, не шкурничал, как иные, которые помоложе и побойчее.

Народу на крестины собрали по-минимуму, хотя денег не жалели: молодым помогли родители, чтобы все было пристойно, согласно обычаю. В две легковушки втиснулись Мишкины родители (за рулем одной из машин сам Мишка), родители Люськи, сама Люся с маленьким Павликом, да я с будущей кумой Ниной, теперь коротко стриженой под мальчика.

Накануне поездки она посвятила всех в процедуру крещения, так как они с Люсей, заказывая крещение, внимательно выслушали настоятеля, к тому же Нина буквально с полгода назад крестила сына одной из своих подруг и каждый шаг обряда знала не понаслышке: кому что брать, кому давать, что привозить с собой, как действовать, что желательно выучить наизусть заранее (тот же «Символ веры»), чтобы не бормотать за батюшкой невнятно. Я крестил ребенка в первый раз, поэтому слушал Нину с вниманием — не хотелось на процедуре опростоволоситься.

На следующий день утром все погрузились в машины и тронулись: Мишка на своей «шестерке» — впереди, отец Люси на «семере» сзади.

Все переживали, что Павлик будет капризничать или, что еще хуже, уснет по дороге (разбудишь потом, тоже слез не оберешься успокоить), но мальчик, на радость всем, совсем не хныкал, сосал соску и глазел по сторонам в окна, где мелькали деревья и плыли облака.

Осень еще не вступила полностью в свои права, тополя и клены вокруг храма до сих пор стояли в зелени, легкий ветерок трепал их верхушки, золотые купола резко выделялись на фоне серого неба.

Мы с мужчинами выбрались из машин, Михаил пошел разузнавать, когда им заходить. Я оглядел двор. Внутри, слева от церкви выглядывал глянцевый зад черного «Мерседеса».

«Неужели батюшка на ней ездит? — подумал я. — За что только такую купили, когда у народа в карманах — шаром покати?»

Бомжеватого вида мужичок метлой сгребал опавшие листья в кучу. Из подсобного помещения вышел детина с красным лицом, в тонкой черной куртке поверх черного костюма. Детина что-то крикнул мужичку; тот с метлой направился за угол церкви.

Я оторопел: Губастый! Вот так дела! Эх ты, Русь-матушка! Как там писал друг Бродского: «даже Божья церковь и та приблатнилась»…

Губастый из-под бровей посмотрел на нас, но, узнав меня, расплылся в улыбке. Мы пожали друг другу руки.

— Ты чего здесь делаешь? — спросил я Губастого.

— Приставлен для охраны, — пробасил он.

— Да ну! — выпалил я (мне ли не знать, чем Губастый до этого занимался). — А мы вот крестить малого привезли.

— Ты ж, вроде, в Москву уезжал.

— Был и в Москве, недолго даже пожил у Баскака, с ним Дрыщ и Антоха.

— Наслышан, мы связывались как-то по телефону. Они звали меня к себе, но мне тут спокойнее.

— Но все равно удивительно, — хмыкнул я.

Подольше поговорить нам не удалось, вернулся Мишка, позвал пройти внутрь.

Женщины выбрались из машин, перед воротами надели на головы платки, потом мы поднялись в храм.

Я ни разу не был в этой обновленной церкви, поэтому мне все было любопытно. Я с интересом оглядел помещения храма и утварь: голубые стены притвора со свежими фресками под потолком, розовые средней части с различными чинами. Обновленный иконостас с тремя или четырьмя старинными иконами, может даже, сохранившимися от старой церкви, и тяжелые хоругви справа и слева от него придавали всему антуражу торжественный вид. На кануне и кое-где на подсвечниках догорали свечи, но сейчас кроме нас в храме никого больше не было, значит, все пройдет спокойно, никто батюшку отвлекать не будет. Он еще не подошел, может, облачался, мы терпеливо ждали. Наконец батюшка вышел из алтаря, подошел к нам, пригласил выйти вперед родителям и крестным ребенка, еще раз прочитал нам наставления, напомнил, что кому делать.

Люся передала Павлика в мои руки, Нина пристроилась рядом с нами.

Павлик (всем бы такого спокойного ребенка) даже не хныкал. Батюшка начал речитативом читать молитвы. Его мягкий, бархатный голос звучно разносился по церкви, взлетал до потолка, отражался от стен, усиливая восприятие.