Имре Шаркади - Избранное

И он размечтался. Сочинил про себя длиннющий любовный роман, пользуясь безотчетно как материалом почти забытыми старыми фильмами и бульварной макулатурой, читанной еще в студенчестве. Грезил и блаженствовал. Ужин заказал себе в номер, но к еде так и не притронулся, лежал и витал в эмпиреях, он, перевоплощенный, уже не тот Лайош Ковач, а другой, заступивший место Лайоша Ковача прежнего, — так и заснул в одежде, лежа навзничь, на неразобранной кровати, и только утром, искупавшись и побрившись, вспомнил о жене, и его прошиб пот.

Боялся он не без оснований, потому что жена и в самом деле явилась утром в контору. Что она придет, Ковач чувствовал, готовился быть с нею выдержанным и решительным, но то, что случилось, застало его врасплох. Жена пошла прямо на него и без слов, наотмашь, вмазала Ковачу три пощечины, на глазах у коллег.

Ковач вскочил, и они пыхтя вытаращились друг на друга.

— Украл, скотина! — вырвалось у жены, и пошло-поехало: — Мразь ты этакая, гад, потаскун, сойдет тебе, думаешь, с рук — взламывать мой шифоньер, мой, понимаешь? Ты, грязный ворюга! — И она плюнула мужу в лицо. — Для того ли стирала я твои изнавоженные портки восемнадцать лет кряду, чтоб теперь ты проматывал деньги на своих шлюх, дерьмо ты этакое? Где ты шлялся, сколько взяли, чтоб лечь с тобой, с тобой?.. Денег хватило? Неужто такая нашлась, согласилась с тобой… — И вцепилась в него ногтями.

Ковач съехал со своей квартиры, а жена подала на него в суд с требованием отдать миллион детям.

Дальнейшие подробности этой истории вряд ли представляют интерес. Мечты остались мечтами, а Лайош Ковач — Лайошем Ковачем. Как-то раз, через несколько месяцев, вернулся он пьяный на квартиру, которую снимал, и повесился. В кармане нашли у него сберкнижку, там было еще тысяч семьсот, а может, и больше.

«Смерть чиновника» было бы для этой истории заглавием более подходящим.

1959

Перевод А. Науменко.

Шел один из последних дней моего пребывания на Гайятетё. Я предчувствовал, что рано или поздно неведомая сила властно повлечет меня отсюда, однако пока что оглядывал окрестности со спокойной уверенностью человека, ощущающего себя частью мироздания.

Я обмахнул снег с поваленного ствола и сел. Чудесная погода! Вокруг открывалась замечательная панорама, я мог по памяти назвать все окрестные горы, и на миг во мне пробудилось неудержимое желание не возвращаться более в отель, а пуститься на лыжах все дальше и дальше, бросив все как есть — должность, жалованье, одежду и прочий хлам, ну, а Эржи, той, на худой конец, просто позвонить или послать открытку хотя бы из Эгера. Я ощущал себя сильным, способным пробежать за ночь километров сорок, а то и шестьдесят. Я любовался закатом, как вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Впереди никого не было, я повернул голову и увидел за спиной довольно крупную собаку.

Когда я повернулся к ней, наши взгляды встретились, она слегка наклонила голову, но глаз не отвела. Собака находилась от меня шагах в пятнадцати — двадцати, не больше, и настороженно следила за мной, наполовину скрытая зарослями орешника. Я разглядывал ее, потом свистнул, пощелкал пальцами, подзывая, она не шелохнулась, и тут я понял, что это не собака, а волк.

Даже не знаю, как я догадался. Корпуса зверя я еще не видел, только голову и плечи, серовато-коричневая шерсть его свалялась, он был тощ и космат, ростом — поменьше крупной овчарки, — вернее, не меньше, а как-то коренастее. И только шея — да, именно массивная шея, незаметно переходящая в туловище, — навела меня на мысль, что передо мною волк.

Мы глядели друг на друга.

Казалось маловероятным, что в Венгрии еще остались волки, хотя нет сомнений, да и книги по природоведению подтверждают это, что в соседних с Карпатами горах они еще водятся и оттуда могут забредать к нам. Я с любопытством разглядывал его: странный зверюга.

Есть в его глазах что-то неприятное, — а может, это только кажется, когда подумаешь о последствиях, столкнувшись с ним на воле.

На мгновение мне почудилось, что волк подстерегает меня. Поджидает, и, может быть, уже давно.

Никогда не слыхал, чтобы волк в одиночку среди бела дня нападал на человека. А если и приходилось слышать, то это больше смахивало на выдумки и бахвальство. Однако вот он, волк, стоит, уставив на меня взгляд, изредка отводя его в сторону — видно, не так-то легко дается ему этот поединок. Однако чуть погодя его глаза вновь упрямо устремляются на меня.

Уж не боится ли? Не похоже. Повернувшись на стволе вполоборота, я слепил снежок и нацелился в него. Он настороженно следил за каждым моим движением. Когда я кинул снежок, он слегка припал на передние лапы, но не двинулся с места. Явно рассчитал, что я промахнусь: даже не повел глазами в сторону кустов, куда упал снежок, продолжая неотрывно смотреть на меня, и только издал глухое рычание.

Я резко вскочил, внезапно почувствовав, что в следующий момент он бросится на меня. От этого движения волк едва заметно отступил.

Я не мог представить себе, насколько он меня боится. Находясь немного выше его по склону, я сделал резкое движение в его сторону, без всякой определенной цели, просто по внезапному импульсу: казалось естественным, что зверь отпрянет.

В самом деле, он не остался на месте, попятился. Однако не отпрыгнул, а нехотя отполз, и притом всего на несколько шагов. Когда я остановился около того куста, откуда он перед тем возник, нас разделяло не более пяти шагов.

Больше я не двигался, внезапно расхотелось пугать его. Меня раздражал его упорный следящий взгляд, всей позой и повадкой он напоминал кошку, когда она подстерегает добычу, легонько поводя хвостом из стороны в сторону, слегка припав на передние лапы и не сводя глаз со своей жертвы.

Я взглянул на солнце: через четверть часа оно зайдет. Через полчаса станет совсем темно. Волк находится от меня в пяти шагах. До жилья примерно около часу. Стоит оступиться, и зверь может броситься на меня. Правда, он может сделать это, не дожидаясь моего падения, — сзади, сбоку.

Все это молнией пронеслось в моем мозгу, и тут я рассмеялся. Что это? Уж не боюсь ли я? Боюсь зверя, ростом не крупнее собаки, когда я сам чуть ли не вдвое тяжелее, а здесь, на рыхлом снегу, на склоне, с лыжами на ногах — и ловчее его? Лапы зверя наполовину увязли в снегу, одни клыки торчат.

Меня разбирал смех. Подстерегать меня? Посмотрим, куда сам ты сможешь от меня укрыться.

Я закурил сигарету и, разглядывая волка, даже бросил ему несколько слов: что, приятель, бродишь тут один и где ты только найдешь пристанище в такую-то морозную ночь? Не завидую тебе сегодня. Продрогнешь.